И только тут я вдруг осознала, в чем же все-таки было дело.
Она была настоящей. И видно ее было намного лучше, чем в хрониках. Она была более настоящей, более подробной, и поэтому сердце не щемило. Эффекта узнавания не было, потому что нечего было узнавать - я ее никогда не знала. Я, выросшая среди вещей 20-30 годов, на рассказах о том, что продавали в нашей булочной в начале НЭПа, - я не узнавала этой реальности. Все было незнакомым: туго натянутые чулки с морщинками, цвет костяшек на счетах, ручка кассового аппарата, непривычные портреты Ленина, шрифт купюр, почерневшие зубы у всех подряд, включая маленьких детей, ножки скамеек, вечно мятые ткани, другая брусчатка на улицах, другая манера улыбаться, двигаться... Хотелось бы добавить: и думать, и говорить, и пахнуть. Незнакомый мир.
Не в этом ли корень явления, о котором мы говорили пару дней назад: "Зеркало" не имело успеха у сверстников Тарковского, а для нашего поколения стало воспоминанием о детстве. Не потому ли, что 30-е годы нарисованы там красками 70-х, и поэтому в истории довоенного детства мы видим рассказ о своем? Оно узнаваемо, может быть не только потому, что это вечная история, но потому, что нам знакомы все кусочки мозаики, а реальность настоящих 30-х трогает только тогда, когда ее затемняет расплывчатость кинохроник. Четкое же изображение показывает детали, которые узнать невозможно - мы их не видели никогда. Но как нам быть с тем ужасом, который.
Community Info