Но у чехов, в отличие от их соседей, был шанс, которым им не удалось воспользоваться. Не по их вине, но, тем не менее... Я уже упоминал эту историю. Плейбой Густав Махаты, увлечённый кинематографом, в начале 20-х годов совершил паломничество в США, где получил шанс поработать сперва ассистентом, а потом и вторым режиссёром у самого талантливого и известного кинорежиссёра того времени – гениального Дэвида Уорка Гриффита. А когда первый ученик Гриффита, Эрих фон Штрохайм (тоже гений) отправился в Швейцарию снимать «Глупых жён», Густав Махаты последовал за ним и помогал при съёмках. Это лучшая из возможных школ, учиться мастерству у гения, открывающего в искусстве новые дороги.
Обретя уверенность, Махаты стал снимать совершенно замечательные фильмы в духе своего кумира. Успех у интернациональной публики, призы на международных кинофестивалях – Густав Махаты уверенно выводил чешское кино в первую лигу. Однако лучшее враг хорошего, и в своём шедевре, в холодной драме «Экстаз», Махаты снял Хэди Ламарр, самую красивую женщину тогдашней Европы, жену мультимиллионера, фабриканта оружия. Он снял её голой, купающейся в лесном озере, и муж принял все возможные меры, чтобы уничтожить фильм и разрушить карьеру режиссёра. Это был конец амбиций довоенного чешского кино. Густав Махаты бежал от разгневанного миллионера в США, а в Чехословакии продолжили снимать салонные мелодрамы, умеренно забавные комедии и патриотические костюмные драмы.
Тем не менее, за пределами кинематографа произошло некое событие, впоследствии радикально повлиявшее на чешское и словацкое кино. В начале 30-х годов поэт Витезслав Незвал основал в Праге сюрреалистическую группу, которая принялась энергично развивать тезисы Андре Бретона и Гийома Апполинера в чешском национальном духе. Интересно, что влияние дадаизма на чехов было не менее сильное, чем сюрреализм. Если французы от дадаизма быстро ушли в сторону «несмешных шуток», то чехи остались верны лихому веселью макабра. Ясное дело, изначальная ориентация на национальную культуру не дала чешским сюрреалистам прославиться так, как они заслуживали, хотя у себя дома они были короли. Конечно, сюрреалисты сразу же повлияли на кино, вдохновив кабаретный дуэт Вериха и Восковица на анархистские комедии «Пудра и бензин», «Мир принадлежит нам» и всё такое прочее, но звёздный час пражского сюрреализма был впереди.
Время шло, началась и кончилась война, установился марионеточный сталинистский режим, не принёсший чехословацкому кино славы. Ну, разве что сказку «Пекарь императора» про Рудольфа Второго можно припомнить, больше, пожалуй, ничего. Ибо даже лучший чешский кинорежиссёр того периода Оттокар Вавра... Нет, вру. Вавра в 1949 году ухитрился сделать сюрреалистический «Кракатит» по роману Карела Чапека, а сразу после смерти Лучшего Друга Советских Физкультурников выстрелил совершенно замечательной пафосной трилогией «Ян Гус», «Ян Жижка» и «Против всех». Сценарии этих фильмов ужасающе схематичны, но визуальное воплощение выше всех похвал. Честное слово, это не хуже Алессандро Блазетти с его «Железной короной» 1941 года... Кстати, оператором у Блазетти был чех Вацлав Вих... Лавина всадников катится по экрану, гремят пушки, и рыцари рушатся под копыта своих разгоряченных коней! Несомненно, эти фильмы повлияли на поляка Александра Форда, чуть позже снявшего прекрасных «Крестоносцев» по Генрику Сенкевичу.
Но в полную силу кинематограф старой доброй Богемии развернулся в «оттепель». Словаки Ян Кадор и Эльмар Клосс, вдохновлённые итальянским неореализмом, начали своими «На конечной» и «Три желания» своеобразную «черную волну», аналогичную польским пессимистичным фильмам. Аниматор Карел Земан провозгласил радикальные идеи совмещения игрового кино с мультипликацией, своеобразного коллажа, чем-то напоминающего «графические романы» Макса Эрнста. И, наконец, с началом шестидесятых грянула «новая волна».
Community Info