Если совсем коротко, то В.Наумов – сын кинооператора Наумова-Стража, то есть, своего рода предшественник «рабочих династий» режиссёров, художников, поэтов, а чей сын А.Алов (он же Лапскер), публике неизвестно. Однако известно, что они оба сразу после войны поступили во ВГИК, в мастерскую Игоря Савченко, провозвестника «поэтического кино». И тут нюанс – в послевоенном СССР надо было быть или очень наивным и или очень отчаянным евреем, чтобы в 1945 году пойти учиться на кинематографиста. Ни Наумов ни Алов наивны не были, значит, были отчаянными адреналинщиками. Чтож, они рискнули и выиграли – в момент получения диплома, в 1953 году, их «космополитическое» происхождение перестало быть гарантированной путёвкой в ад. Так что начали свою профессиональную деятельность Алов и Наумов чуть раньше, чем другие режиссёры-фронтовики.
Их совместный дебют великолепно укладывается в концепцию резкой смены сталинской неподвижности на хрущовскую динамику. После того, как Алов и Наумов закончили за безвременно умершего Савченко монументальный статичный недоэпос «Тарас Шевченко», в котором персонажи практически всё время проводят, стоя столбом посреди экрана, молодые режиссёры выпустили взвинченные до истерики городские вестерны из эпохи гражданской войны – трилогию «Тревожная молодость», «Павел Корчагин» и «Ветер». Это было интересное совмещение эстетики Энтони Манна с киногэгами советского кино двадцатых годов, навороты стилизованной жестокости и одновременно торопливая мифологизация времён «комиссаров в пыльных шлемах».
Самым удачным фильмом трилогии оказался «Павел Корчагин», но о нём стоит поговорить как-нибудь в другой раз (подобно другим экранизациям замечательной книги Николая Островского, он заслуживает отдельного разбора), а сейчас следует перейти к следующему фильму, «Мир входящему». Это 1961 год, самый пик шестидесятничества, почти полная творческая свобода для всех, непредставимая для более поздних времён. «Мир входящему», основанный на фронтовых воспоминания Александра Алова, был категорическим пацифистским манифестом, проникнутым ненавистью к войне, резко настаивавшем на «никогда больше».
Немцы в этом фильме представали такими же жертвами чудовищной войны, как и русские, а американцы – такими же «солдатами свободы», как советские солдаты и офицеры. В Венеции фильм получил спецприз жюри, плюс специальный приз итальянских кинокритиков, а в СССР в скором времени оказался неуместен по идеологической линии. Его не клали на полку – просто не показывали и старались не упоминать без крайней необходимости.
Тем временем Алов и Наумов двигались дальше, и в момент смены Хрущова на Брежнева сделали экранизацию Достоевского, «Скверный анекдот», фильм, прозвучавший настолько остросовременно, что его тут же запретили, всерьёз и надолго. В прогулке генерала Пралинского было усмотрено издевательство над самим Леониом Ильичом Брежневым, но вслух сказать такое было совершенно невозможно, и потому дерзкие кощунники наказаны не были. Никто не решился сформулировать обвинение в их адрес, ибо такая формулировка сама была бы отчаянной антисоветчиной.
В общем, после некоторой паузы Алов и Наумов взялись за мегапроект, который по логике вещей должен бы стать извинением за «Скверный анекдот», но реально вывернул в эпос. Разумеется, в полном соотвествии с новыми тенденциями, это должен был быть сугубо местный эпос, априори неинтересный никому за границей. Экранизация пьесы Михаила Булгакова «Бег». Хотя в пьесе много плагиата (Михал Афанасьевич был нечист на руку, крал всё, что на глаза попадалось, руководствуясь девизом своего любимого Мольера: я беру своё там, где я вижу своё), но пьеса хорошая, а фильм, пожалуй, ещё лучше чем пьеса.
Единственно, чего мне не хватило в фильме (в пьесе поражало сильнейшим образом) – беспомощных и нелепых уговоров Серпилина, обращённых к бредящей Корзухиной. Ну, и неожиданно слащавый финал как-то нелепо пришит к фильму, однако это можно стерпеть. Остальное – на месте, например, ошеломляюще сильная сцена кавалеристского сражения, данная глазами девочки, случайно оказавшейся между двумя армиями. Конечно, это скрытая цитата из Стендаля и Толстого, помноженная на личный опыт режиссёра-фронтовика, но сработала она мощно.
Тут интересно было бы порассуждать о неизбывной любви советских интеллигентных евреев к Михаилу Булгакову, известному своим антисемитизмом, но я оставлю сию тему на другой раз, на тот случай, когда буду писать про Илью Авербаха.
После такого сильного амбивалентного кино Алов и Наумов окончательно вошли в обойму «живых классиков» и получили карт-бланш на любые постановки. Естественно, они тут же сделали «ненужный» фильм, который был подчёкнуто неуместен в контексте советского кино – такое позволяли себе только «живые классики». «Легенда о Тиле»! Суперколосс из четырёх серий! Догнать и перегнать Джозефа Манкевича! После этого Алову и Наумову оставалось почивать на лаврах, можно сказать, в историю кино они уже вошли.
Разумеется, это был взляд на кино из середины 70-х. Никто не подозревал, что вскоре советское кино окажется в контексте мирового кинематографа, и тогда репутации «живых классиков» рухнут в одночасье, останутся только те фильмы, которые так или иначе связаня с мировым кинематографом. Например, такие фильмы, как «Тегеран-43», снятый на излёте 70-х и прекрасно совпавший с международным трендом на параноидальное политическое кино. А закрытая от реальности, подчёркнуто "музейная" "Легенда о Тиле" окажется забыта.
«Тегеран-43» несколько затянут, но и там есть несколько эффектных, сильных, запоминающихся сцен. А вот последовавшие за «Тегераном» фильмы просто плохи. Понятно, что Алов и Наумов пытались установить контакты на уровне своего поколения и протянули руку своему сверстнику, Юрию Бондареву. Однако попытку следует счесть неудачной. Сталинист Бондарев начала 80-х это отнюдь не тот Бондарев, который написал «Тишину». Роман «Берег» отнюдь не равен роману «Двое».
Потом Алов умер, а Наумов продолжил сотрудничество с Бондаревым, снимая всё хуже и хуже.
У него не получалось снимать динамично и авантюрно, материал, даже первосортный, разъезжался под пальцами, и мы уже...
По сути дела, режиссёрский дуэт Алова и Наумова идеально отразил непрерывно меняющуюся ситуацию советского послевоенного кино. Пассионарный взрыв оттепели («Тревожная молодость»), мифотворчество на материале истории («Павел Корчагин», «Ветер»), выход на международную сцену с передовыми эстетическими и идеологическими новациями («Мир входящему»), резкая остановка в развитии («Скверный анекдот») при смене руководства страны, замена мифотворчества мифоманией («Бег»), напыщенный герметичный академизм («Легенда о Тиле»), попытка экспорта советской культуры в европейской (заимствованной) упаковке за счёт нефтяного бума («Тегеран 43»), пустая гигантомания попыток воскрешения мертвой идеологии («Берег», «Выбор»), запоздалая попытка ревизии этой идеологии («Закон», «Десять лет без права переписки»), постепенный упадок, утрата связи с реальностью, деградация, распад.
Community Info