В оригинальном названии заложено больше, чем удалось показать в переводе: буквально это значит «кузены минус поколение». Когда Алан Берлинер объясняет своему дяде степень их родства, он говорит: мы двоюродные… «а я вычеркнут…», - заканчивает за него Эдвин Хониг, поэт, драматург, критик, посвященный в рыцари президентом Португалии и десять лет спустя королем Испании за блестящие переводы на английский Сервантеса, Лопе де Вега, Лорки, Кальдерона, Песоа.
Он действительно вычеркнут, его память постепенно растворяется и автору приходится при каждой встрече спрашивать снова и снова: кто я? как мое имя? какой сегодня день? какое число – ты помнишь?
[“Once upon a past”…] Как и ранее, Берлинер снова обращается к семье: и дед, и отец режиссера тоже страдали деменцией, и он пытается понять, что происходит с человеком, как меняется его личность. Поначалу смотреть невыносимо: съемка идет с близкого расстояния, подробно показывая картину наступивших разрушений. Это ода смерти и старости, бегущих наперегонки, блуждающий взгляд и улыбка в траурных складках кожи. Иногда он говорит, иногда молчит или издает резкие, птичьи звуки, но даже сквозь клекот Альцгеймера можно услышать необыкновенные слова, парадоксальные мысли... он оставался поэтом до самого конца.
Берлинер обласкан фестивалями и не стремится сказать все сразу, не боится потерять зрительское терпение. Красота замысла раскрывается постепенно, медленно наслаивая смыслы. Он собирает образ Хонига, вспоминая прошлое, цитирует его стихи и переводы, смещая акценты на жизнь человека вообще, на ожидание смерти, которая для всех и притаилась близко.
Понемногу разговор налаживается.
Из руин, оставленных болезнью, проступает окаменевшая мудрость. Под стук печатной машинки режиссер заполняет пустоту поэзией существования, «готовой на все, чтобы быть». Он словно отступает назад, дальше, чтобы показать Хонига целиком, обобщает, чтобы мы увидели больше. Сейчас больной старик, а некогда блестящий и прославленный – это все он, без помарок. Он не узнает своих близких, не помнит себя на фотографиях, но говорит, что любит смотреть на листья, как они кажутся неподвижными и одинаковыми, но меняются, что «деревья – это предатели времени»…
Считается, труднее всего снимать детей и животных, задача Берлинера так же сложна. Его герой беспомощен – он зритель, вместе с нами открывающий свое прошлое. Кадры воспоминаний внимательно повторяют реакцию Хонига: иногда они плывут по верхушкам деревьев, иногда опускаются к рыбам, под воду или вдруг стремительно щелкают, словно фотовспышка. Облик поэта напоминает грустную птицу, и ворон, клюющий по клавишам, - отличная метафора. Однако режиссер знает меру: здесь нет пустой декоративности, все служит главной цели.
Нам расскажут о его семье, о приемных детях, которые теперь с ним почти не общаются, и об учениках, оставшихся рядом. Мы вместе будем вспоминать, как впервые Эдвин Хониг заинтересовался языками, как женился, развелся, работал и о том, что случилось потом, перед тем, как пришло ничто.
“and to break
the terror
of nonexistence
I restore my self
to existence whatever
the consequence”
― Edwin Honig
Соглашусь с мнением многих: у Берлинера это лучшая работа на сегодня и, возможно, самый интересный фильм фестиваля.
Свободная мысль. Программа документального кино.
Community Info