drugoe_kino

За то, что мадам (мадемуазель?) Эммануль Берко в режиссёрской прыти вытворяла вместе с доверившемся ей тринадцатилетним актёром Оливье Герите, Роман Полански вынужден был покинуть насиженные Соединённые Штаты и отправиться на сорок лет в далёкие бега, спасаясь от механики судебных шестерён, готовых развести мосты свободы, отрывая его будущее от продолжения вольного пути.

Француженка привольно кувыркается в постели с неоперившимся юнцом, приоткрывая полог пред чередой французских поцелуев, в мгновение ока, превращаясь из уравновешенной и удовлетворенной дамы в очарованную женщину, оказывающуюся на пороге необыкновенной любви.

Спасающая репутацию уловка состоит в том, что, по классической схеме, партию ведет не женщина, а мужчина, пусть даже и не великих лет, взявшийся изучать устройство тела и тонкую природу женской души, не кротким слушателем, а пытливым исследователем, самостоятельно организуя свой далеко идущий и рискованный эксперимент.

Удалый молодец, напором наглой мощи отворяет запретную дверь, а та, поддавшись, впускает его в зону романтики и глубоких страстей – звучит, очевидно, значительно, но выглядит всё это довольно смешно: цветущий бутон во власти тщедушного мотылька, тогда как у него есть два тяжёлых шмеля-опылителя.

Мотылёк, конечно, оригинал, но «роза» ещё та фифа. Что ей в его настойчивом упорстве иль не хватает в жизни суеты? Хочется экстрима и приключений, ярких впечатлений и обострённости чувств? Женщина в любви, а мальчик в дорожном поиске. Она строит замки на песке, а он задумчиво выводит формулу связи, но не души, а тел.

С героиней всё ясно: она без ума от нахального мальчика, а вот о режиссёре сделать вывод не так легко. Но, по всему видно, она без головы, как тот всадник, несущийся в неоглядную даль, несущийся, потому, что несёт быстрый конь, который, не подчиняясь узде, сам выбирает и держит будущий путь.

Эммануэль Берко несёт оброненная в посвящении мысль о свободе любви и безграничности чувств, которая растекается по долгим эпизодам и паузам заторможенных сцен, растворяется в картинных взглядах мальчика и томных постельных тонах, воспроизводящихся и повторяющихся, превращаясь в нескончаемый коридор, где с началом всё ясно и свет виден в конце, только тускло от неокрашенных стен, которым не досталось ни живых красок, ни пестроты бумажных обоев, и только под потолком болтаются редкие фонарики из непосредственности детей.

Поставь Берко свое посвящение вначале, кино, наверное, потеряло бы всяческий смысл. А так, два часа перебирания блуждающих идей: к чему, зачем и чего ради. Опасения за мальчика, которого оторвавшаяся тётка тискает в своих жадных руках: с ним-то всё обойдётся, а вот с актёром, что станет, как? Забудет об этом приключении или оно останется в памяти навсегда? Ему хотя бы есть отчего волноваться, а мне уже и не хочется вспоминать.