Житель стеклянно-прозрачного мегаполиса Брэндон существует по серым канонам американской мечты, cтабильная обеспеченность позволяет ему ни в чём не нуждаться. Большая часть заработной платы уходит лишь на удовлетворение своих сексуальных фантазий, а приглушённое чувство голода изредка утоляется азиатской лапшой, неизменным обедом апатичного клерка, который характеризует маниакально болезненного персонажа лучше, чем всё содержимое его чулана вместе взятое. В отличие от своих, таких же интеллигентных и замкнутых прототипов, в случае Нормана Бейтса («Психо») на развитом диссоциативном расстройстве личности и явной шизоидной психопатией с задатками солипсизма у Патрика Бейтмана («Американский психопат»), нью-йоркский денди не ограничивается чуланом или же подвалом, являющимся проекций подсознания героев, тёмным и недоступным местом, концентрирующим все их потайные страхи и, конечно же, желания. Катастрофа Брэндона в том, что сфера вожделенного распространяется для него далеко за пределы экзистенции и переступает через базовые ценности. Влечение- стержень, жизненный стимул, деструктивная зависимость, преследующая его в уголках ноутбука, собственной спальни и непосредственно города.
Явление сестры Нью-Йорку, блудной пташки с соловьиной хрипотцой в голосе, чувственной, эмоционально раскрепощённой свидетельствует о том, как внешний раздражитель проникает в искусственно поддерживаемую среду дефицита sensus et affectus. Атрофия чувств у Брэндона, в полной мере, ощущается с невольно скатившейся слезой под пронзительное исполнение «New York, New York». В момент привычный ритм неумолимого времени, ставшего единицей вакуумной просторной квартиры сплошь величественных окон, сбивается, и жизненный уклад главного героя рушится, как карточный домик. Ничто более не изолирует от гнетущей реальности человека, беспрестанно заботящегося о сохранности рвов вокруг давно сформировавшихся, но всецело зияющих, приоритетов бытия. Убегая от уже произошедших и только намечающихся ментальных катастроф, Брэндон, заслушавшийся достопамятным Бахом, сам того не замечая, оказывается в маргинальном чаду, где отрезвляющая явь в обличьи бритого громилы не запинается перед тем, как нанести удар по рёбрам, а затем по лицу. Мученик поднимается с колен и, как ни в чём не бывало, продолжает свой путь грехопадения, постепенно погружаясь на самое дно, изобличённое в противоестественном пороке. Эрфикс, рисующий воображению нечестивца жалкие грёзы о возвращении к прежнему образу существования, не признаёт перемен. О каком искуплении за содеянное может идти речь, если деяния эти методично повторяются изо дня в день, а как известно из вольтеровских трудов, люди никогда не испытывают угрызений совести, от поступков, ставших для них обычаем.
Чувства семейные чужды и бесперспективны, поползновения духовно сблизиться с женщиной оборачиваются внутренним ступором, осознание беспомощности от преобразования метафизической трагедии в материальную достигает адресата слишком поздно, когда гильотина, как говорится, уже рухнула. Маккуин констатирует духовную истощённость и элегантной асексуальностью подчёркнуто ломает весь взыгравший пафос античного размаха, — гедонистический Бах, опять же, и белые простыни. Но дабы не прослыть мальчиком из церковно-приходской, блистательный Фассбендер пару раз прогуливается перед камерой без штанов, да так, что совсем без них. Онегинская хандра присущая страдальцу, как тень иль верная жена, находит своё отражение в зеркале души, там, где взгляд холоден, истомлен, опустошён. Противостоять вседозволенности, ровно бороться с ветряными мельницами; сегодняшний мир то, чем он и является — необъятный соблазн, благо Стив Маккуин не ханжеской породы британец, он вновь доказывает это открещиваясь от проповедей, в конечном счёте, блондинкам в баре можно улыбаться, можно и садиться к ним в машину, да даже проехаться на стоянку и неплохо провести время. Главное, чтобы слабость не сделалась патологией, ведь тяга к коллекционированию холодного оружия может вылиться в складирование скальпов, оправданием, которому будет незабвенное — «наскучил света шум», что ж поделать.
Обращаясь к формулировкам дядюшки Фрейда и его расчудесных последователей, не возбраняется с уверенностью заявлять, что неустойчивое суперэго Брэндона чуть ли не теряет свою силу под давлением субэго, а полное отсутствие стыда и вовсе — первый признак человеческой глупости. Безусловно, всё это очень занимательно и имеет место быть, хотя много любопытней иносказательная последовательность, напрашивающаяся сама по себе. Для индивидуума, загибающегося от натиска своего неуёмного тела, оно уже истинно не храм, — нерушимая тюрьма. Два полных метра Маккуина так или иначе о заключении, насильственном или добровольном, в первом — сила духа разрывала физическое пространство, во втором — нерукотворно заколачиваются останки души и не могут сопротивляться обнажившемуся оплоту. Джармуш, помнится в «Limits of control», любил играть со спичечными коробками, где не менее разодетый парень, прихлёбывающий эспрессо из двух чашек и совершавший таинства на паркете, добился- таки трансгрессии, ну а Брэндон закроет за собой кабинку туалета. Тоже правильно, ведь у вселенной нет границ, а реальность условна.
9 из 10
Community Info