Австрийский режиссер Михаэль Главоггер известен в первую очередь благодаря фильмам «Cмерть рабочего» (2005, есть на рутрекере) и «Cлава блудницы» (2011). Первый фильм посвящен рабочим из разных стран мира (один из эпизодов снят на Донбассе, о наших шахтерах в копанках), в то время как «Слава блудницы» — триптих о проституции, жестком и в то же время человечном художественном исследовании этого явления, проведенном режиссером в Таиланде, Бангладеш и Мексике. После показа фильмов в Украине режиссер встретился с журналистами и зрителями.
— Почему вы взялись за такую тему, как секс-индустрия, — ведь о ней и так постоянно говорят?
— Я пытался снимать «Славу блудницы» так, как будто я ничего не знаю о проституции. Заметьте: это такая тема, о которой все что-то знают. Есть люди, ходившие к проституткам, и люди, которые не пользовались их услугами, или которые считают, что пользовались. Замечательный русский документалист Виктор Косаковский как-то сказал: «Если вы хотите спасти мир, отложите камеру, не делайте фильмов». Этот фильм не читает мораль о проституции, он, скорее, расскажет о вашей личной сексуальности, о вашем рассудке и о вашем отношении ко всему этому.
— Обречена ли проституция существовать всегда?
— Да, это вечный бизнес. Нельзя остановить проституцию ни морально, ни финансово. Это не сработает. Единственный путь — не платить за секс. Поэтому это не прекратится никогда.
— Героини в «Славе блудницы» настолько естественны, что сложно поверить, что это не было сыграно. Как вам удалось достичь такого эффекта?
— Это, по-видимому, потому, что проститутки — актрисы сами по себе. Это их работа. А с моей стороны здесь главное — общение. Легко общаться, как сейчас мы с вами: когда мы нравимся друг другу — камера не будет мешать. Конечно, им не нужен репортаж: если он появится на следующий день в интернете или в газете, у них будут неприятности. А если это фильм, если они за долгое время привыкли к камере, то проблем уже нет. Девушки, собственно, хотят, чтобы к ним относились как к людям. Если такое отношение есть, то все хорошо. Потому что если к ним прийти и стать рассказывать, что они жертвы, что это большая беда, они скажут: «Да пошел ты...» — потому что они люди и хотят, чтобы к ним относились как к людям. Поэтому, когда я прихожу с камерой и общаюсь с ними с глазу на глаз, как человек с человеком, тогда они простые и с ними легко говорить.
— И все же, как вы устанавливали этот контакт, ведь здесь существовал еще и языковой барьер?
— Здесь на самом деле речь о том, как я работаю. Я ненавижу интервью. Интервью — враг документалистики. Вот так поставить вас у стены и приняться расспрашивать: «О, здесь у нас проституция, расскажите нам о ней» — полная ерунда. На самом деле, если я соберусь работать с вами конкретно, то буду знать о вас все: что вы за человек, какое у вас окружение, друзья, родители. Если вы хотите пойти в мир и подтвердить то, что уже знаете, то, задав вопрос, вы получите лишь тот ответ, которого вы ждете. Я мог спросить: «Заставили ли тебя, занимаешься ли ты этим против своей воли?» — она, конечно, ответила бы: «Да». Но если вы хотите подобраться к сути, то тогда вы должны все знать о ее душе и о ее сердце, о ее подругах, ее отношения с матерью — чтобы вы задали именно тот вопрос, который нужен. Самые плохие документальные фильмы создаются с намерениями показать что-то глобальное. На самом же деле мы показываем конкретных героев, их индивидуальные жизни, их личностные характеристики.
— Чем обусловлена такая структура фильма?
— Это был длительный процесс. Я думал о многих странах, но остановился именно на Таиланде, Бангладеш и Мексике, поскольку хотел сделать именно религиозный триптих. Я начал с буддизма, продолжил исламом, завершил суровой католической культурой. Везде — разное восприятие секса. Я убежден, что «Слава блудницы» — не о проституции, а о связи между сексуальностью и религией. Знаете, у меня постоянно спрашивают: «Почему вы не снимаете в Европе, почему не снимаете за углом, там точно так же можно все это найти». Возможно, в пригороде Вены я найду вещи, не менее экзотичные, чем в Таиланде. Но я считаю, что мир не должен быть настолько европоцентричным. Мне интересно было показать эти три религии, три культуры, три разных социальных статуса, что позволило намного более красноречиво рассказать о сексуальности.
— Итак, какую разницу в отношении к телу вы увидели в этих странах?
— Это, в первую очередь, вопрос культуры. Я показал фильм в Мексике, и девушки сказали, что им очень не понравился Таиланд. Они не могут себе даже представить того, чтобы сидеть за стеклом, как девушки в Таиланде, откликаться на номера — они не знали бы, как установить связь с клиентом. Они в Мексике должны чувствовать сердце клиента, а за стеклом этого нет. А в Бангладеш девушки с клиентом вообще не разговаривают. Да, здесь очень разные взгляды на тело. Если продолжать тему стекла, то когда-то в школе учитель физики показал нам такой пример: поставил стаканы с холодной и горячей водой. Если сначала положить руку в холодную воду, а затем в горячую — она покажется намного горячее, чем на самом деле. Такой же эффект я представляю вам. Если взять сначала черно-белый кадр, а затем цветной, то цветной покажется намного ярче, чем в действительности.
— В «Смерти рабочего» вы снимали донецких шахтеров. Что они имеют общего с рабочими других стран и чем они отличаются?
— Я думаю, что они не имеют ничего общего. Это уникальная ситуация. Когда меня спрашивают, куда стоит поехать, я отвечаю: «Нельзя забывать об Африке и о Донецке». Поскольку именно в Донецкой области у шахтеров был наивысший статус, они были самой уважаемой категорией среди пролетариев, а теперь у них страшное положение. Кажется, даже в том самом Евросоюзе не знают, что с ними делать. Я снял «Смерть рабочего» много лет тому назад, но более чем уверен, что ничего не изменилось.
— В «Смерти рабочего» вы показываете тяжелые условия труда, настоящую эксплуатацию, однако, есть ли здесь место солидарности, человеческому достоинству?
— Я не тот человек, который мог бы ответить на ваш вопрос. Я не политик и не собираюсь менять мир своими фильмами. Но я убежден, что когда меня спрашивают: «Какого черта в XXI веке рабочие должны таскать серу в корзинах по горам?», — то ответ очевиден — потому что это дешевле. Если бы это не было дешевле, этого бы не случилось. Это базовый вопрос капитализма. Если бы было дешевле использовать какие-то технологии, их бы использовали. Это к тому, что творится в мире. Есть мегакорпорации, которые по причине финансовых трудностей увольняют людей, людям негде работать. Пока у корпорации не будет прибылей, она не будет брать новых рабочих. И быстрее решается проблема больших корпораций, чем людей, которые не могут найти работу, а таких людей много. Возвращаясь в Украину — главная проблема с Донецком очень проста. Если в Америке на шахте, например, стоит кран величиной с этот зал и добывает уголь, то там это дешевле, а в Украине дешевле, чтобы это делал шахтер в маленькой копанке с помощью лопаты.
— И все-таки, что для вас стоит на первом месте: социальное или политическое?
— Я не думаю, что документальные фильмы имеют цель изменить мир. Когда Майкл Мур в очередной раз показывает, насколько глупым является Джордж Буш — это не искусство. Меня очень злит такое творчество, потому что сегодня много говорят о том, что документалистика должна охватывать только политику, неправительственные организации и тому подобное. Мы видим уже не людей на экране, а проблемы вместо людей. Для меня документалистика — это создание фильмов, а создание фильмов — это искусство. Косаковский делает один кадр в Петербурге — как ломается лед весной на реке — и как будто этот лед ломается вокруг вашей души. Мое внутреннее состояние при этом меняется. Дзига Вертов, автор «Человека с киноаппаратом», является одним из наиболее сильных документалистов в истории человечества не потому, что он коммунист, а потому, что он поэт. Его будут помнить не за убеждения, а за его художественное виденье, ведь то, что он сделал на экране, больше никто не смог сделать.
Дмитрий Десятерик
Community Info