Сдается, что кино постепенно овладевает не речью, а- невысказываемым. Необходимость быть последовательным одержимо вытесняется случайной значимостью жеста, шевелением теней по краям картины, потребностью видеть издали, как слышать вблизи – нечетко, но знаменательно.
Фильм Дюмона «Вне сатаны» - из такого кино.
Где-то на тридцатой минуте фильма становится заметной местечковая параноидальность истории. Обыденная французская деревня по мнению автора остро нуждается в аутентичном, спонтанно выверенном экзорцисте, способным, как рекламировать решительный мужской парфюм для крестьян, так и расчерчивать карты массовых сражений.
Режиссер, исходя из своих богоискательских предпочтений, предложил ему другую стезю – сатаноизгнание.
Латентный борец с лукавым нарочито нестяжателен, настойчиво соприроден – живет вне жилищ – за сараями, чтобы лучше угадывать поползновения греха.
Люцефероборитель обладает заметной бытовой проницательностью – он может необъяснимо отвести от очевидных подозрений прозорливую французскую полицию, может не глядя – по наитию, убить антилопу, поскольку всегда находится в поисках скрытого дъявольского шевеления.
А там – на кого попадет.
Ловец сатанинских происков в сельских травах, оказывается внезапным обладателем прикладных атрибутов своего квеста - то у него оказывается двустволка, с которой он наперевес расхаживает по деревенским окраинам, то вдруг неведомая собака вергилиевато ведет его к очередному событию и замещает ему потом утраченное человеческое сообщество.
Даже небольшая башня среди скудных холмов – вероятней всего тоже что-то обозначает, поскольку бытово не мотивированна.
В остальное время дьяволоборец протягивает ладони к закату и боится моря – гадского вместилища, вероятно.
Фильм Дюмона наглядно стерилен. Доморощенный изгнатель сатаны не несет на себе узнаваемых следов бездомной жизни, которую он ведет.
То, что его изредка кормит, стирает ему одежду, избранная им по неведомым лекалам дьяволодавия, французская юная крестьянка, никак не объясняет стильности и рекламной безупречности вышибалы зла.
Наверное, каждый кинобогоискатель в поисках собственной громкоголосости издает нечто нечленораздельное. Понять надрывника можно – не за себя старается.
Так было с Рейгадосом, вышедшим за грань авторской связности в «Безмолвном свете»,так было даже с Дрейером, когда в его залихватском «Слове» затрещала по швам былая убедительность кинопроповедника.
Чтобы поднять мертвого, нужно что-то более изощренное, чем простая авторская одержимость.
Наверное, пришла пора и Дюмону брать не свой вес, видеть, как ломается ось художественного горизонта, не выдерживающая груза авторских амбиций.
Цитаты от Тарковского – «ходьба» по воде, избавляющая от маленького конца света, патентованная собака-поводырь– всегда признак растерянности режиссера, его неловкой апелляции к искренней естественности чуда.
Конечно, можно пренебречь перечисленными неуместностями, если понять - для кого этот фильм – высота послания в состоянии связать логические прорехи.
Модель, как н иискусственна - богоуказующа, если она в состоянии обнаруживать многоярусность признаков жизни, выявлять их перспективу.
Фильм может быть нескладен, многое зависит от того, к чему крепится его конструкция. В таком случае важна не опрятность повествования, а его носибельность.
Как ни странно главный герой истории «Вне сатаны» не изящный бесогон - автор с легкостью пренебрегает его мотивацей.
Если смотреть на фильм, как на геометрическую задачу, можно заметить линию, пролегающую между двумя силами – между девами и природой.
Природой- вместилищем сатаны - оказывается многое. От автора не отнять глубокой, внеречевой, обыденной зловещести кадров присутствия зла. Это может быть напряженность солнечного полдня, удушающее шевеление летних сумерек, смертельная гримаса сексуально озабоченной туристки.
И даже отчаянное пубертатное одиночество деревенской простушки в полях – тоже отмечено дьвольской печатью.
По другую сторону природы зла- девы. По Дюмону девы – не то, что они знают, чувствуют про себя. Это идеально полые тела, из которы хрежиссерской настойчивостью вынуто дьявольское наваждение.
Можно поздравить автора с изобретением нового типа означаемости девичества. Носилось бы.
Способ изъятия дявольского наваждения у Дюмона разный. Это может быть глубоким - до эпилепсии сексом или же простым воскрешением после изнасилования и убийства.
Каждый воскреситель в кино придумывает свою технологию нетленности. По Дюмону воскрешение приходит через ухо, что заставляет вспомнить древние богословские домыслы по поводу зачатия Иисуса.
Здесь можно поподробнее.
Воскрешение приходит к пейзанке через ухо, но бессловесно. Немое звучание, заполняющее тело, перекрывающее необратимость смерти, теперь всегда будет окружать простушку. Ей не надо будет больше бегать по холмам, лазать через гиблые сумеречные чащи – искать пустующее пустое, более пустующее, чем в ней.
Бессловесное воскрешающее будет всегда перед девушкой, как солнце, в которое она верила недостаточно. Тайна ее захлопнулась в ней и не станет больше искать выхода.
Человеческое множество будет приходить к ней со стороны явного – таково решительное пожелание режиссера. Осознавать его долго.
Чаемый баланс между молчанием и воскрешением (вечной заполненностью) и составляет по Дюмону образ ожидания, вид свето собирательства, безымянный, отчаянно-бесстрастный. То, что рисует холмы.
В итоге фильм Дюмона «Вне сатаны» проективно делит подаренное автором (он же воскресил невинную крестьянку) будущее надвое – на разнообразно ползущее природное, сатанинское и бесследное и на не могущее ничего брать на себя, человеческое.
Остается понять – зачем автору апологетика подобного рода полой стерильности?
На первый взгляд, это возможно контуры новой государственной идеологии, которую обязательный художник ткет на добровольных началах, продираясь сквозь непроницаемость времени каждого.
Когда масштабы величия страны являются частной авторской инициативой – это, по крайней мере, любопытно.
Тем не менее, хотелось бы окститься от предполагаемого марша воскресших , заново чистых селянок, которых в состоянии готовить не один Дюмон – благо начало положено.
Бравурность артофициоза редко бывает естественна, невзирая на наглядно преодоливаемую тьму.
Преодоление тьмы – не художественная индульгенция.
Community Info