Некогда в «Talking Head» голова японского сценариста иронично сетовала об уходе «старых добрых времен», где смеющийся ребенок и приходящий поезд были верхом кинематографической занимательности, беспримерно поражая аудиторию. Теперь же зрительская изощренность заставляет биться в перфекционистких судорогах всех, кто задействован в кинопроцессе. Как только не преломляются сюжетные перипетии в угоду скучающего киномана, как только не перетасовываются повествовательные компоненты, преобразовываясь в постмодернистский пастиш, для интеллигибельной услады высоколобых киноведов… Богатство инструментария, бездна технологий, отсутствие табуированных тематик, - только попробуй визуализировать «Удивляющую идею», но вряд ли у тебя это получиться «складно и успешно». А у Ричарда Келли случилось-то выдавить «Ох-ах, ничего себе?!» из сросшейся с киношными деликатесами гедонистичной публики…
«Донни Дарко» - необычный, ставший тысячи раз культовым, дебют, оказавшейся на выходе интеллектуально мастерской обманкой начинающего режиссера. Качество фильма заключено в неклассическом смещении восприятия сюжетной линии. И это не задействуя специфических приемов видеоряда – исключительно мощью сценарного изобретательства. Хитроумная рецессия киноязыка, по траектории которой увлеченные киноманы самостоятельно докапываются до смысловых глубин и потаенных значений (конечно же, первоначально отсутствующих), сооружая из выкопанного многоэтажную мифопоэтическую конструкцию. «Двойное визуализированное дно». Вроде бы, исходя из нарративной целостности фильма, «принцип удовольствия» заключен в джойсовской дешифровке повествования; Келли дозированно подбрасывает скрытые намеки на фиктивность центрального действа, демонстрирует блеклые симптомы мрачного фантазма, а зритель случайно может натолкнуться на иллюзорность, неправдоподобность текущих событий, предугадать развоплощающую развязку с виду неочевидной истории.
Но нет, «рецептивный аппарат» зрителя дает мощный крен под прессом эклектичной сюжетной вязи: мистичный «саспенс» а-ля Кинг, пубертатные будни влюбленности и жажды самовыражения, вовлеченность в политологический агитпроп, галлюциногенная научно-фантастические заигрывание с пространственно-временным континуумом, либеральная ненависть к ригористичному облику и образу мыслей христианского консерватизма… Все эти соблазняющие повествовательные элементы, искусственно соединенные меж собой возрастающим нагнетанием Финала, заслоняет те мелкие важнейшие детали, скрыто отображающие саму развязку, разоблачающие ее простоту и адекватность. Так аудитория включается в мифологему кинокартины и ее главнейшую дилемму: «кто такой Донни Дарко? Законченный шизофреник, либо пророк грядущих катаклизмов… или нечто среднее, шизоидного миста? Только этими вариантами можно объяснить всю сверхъестественность происходящего». Зритель – в состоянии смыслового неравновесия, здесь приоткрыты несколько означивающих выходов, над которыми властен лишь Автор. Но в окончание «раздается» сардонический «хохот» сквозь повествовательные «слезы»: Донни – ни то, ни другое, хотя нет, через мгновение, несчастный Мертвец. Все отображенное, вся разнородная эклектичная заумь – это красивейший Фантазм шизонутого «подлетка», а не действительная история 28 дней. При чем фантазия, крепко втянувшая в свои дебри, но нелепо оборванная, сыгранная без окончательного аккорда, поэтому «на автомате» заставляющая доигрывать, домысливать, трактовать. Хотя какие рациональные интерпретации возможны в отношении Фантазма, ведь это самозамкнутый визуальный мирок из случайно сцепленных концепций, идей, событий.
Режиссёр: и не говорите, что я вам не указывал на фантасмагоричность главной темы: «самовлюбленно изображенный «шизоидный супергерой», творящий дьявольское возмездие по наущению мистичного Кролика, удачно влюбляющийся в «новенькую», ощущающий «водно-червячную» подоснову мироздания, яростно и интеллектуально оппонирующий консервативным тупицам, сотней-другой деталей демонстрирующий свою не реалистичность, подростковые мечтания». Это либо ночные грезы (не без художественной изюминки) юного персонажа, либо намеренный режиссерский стеб с серьезным довеском мистичной патетики, что в принципе идентично, но только первое относится к внутреннему нарративному строю. В том и культовость фильма: молодой мэтр силой киноязыка заставил нас, как завзятых психоаналитиков, увлеченно растолковывать вычурные мечтания выдуманного юноши (дескать, даже не свои режиссерские, а специально придуманного персонажа). И я уверяю Вас, этот сеанс «лечебных» интерпретаций будет длиться еще годы и годы…
Community Info