Вчера я наконец-то поcмотрел "Душку". С первого кадра картина вызывает волну возмущения - какие-то уроды в немыслимых костюмах, характерных для западного стереотипного представления о русских (тулупы не по сезону, шерстяные платки, венки из ромашек) едут в задрипанном автобусе по зеленеющей cельской глуши и под баян горланят: "Что стоишь качаясь...". Толстуха с невообразимым причесоном начинает душераздирающе орать и рожает до крайности некрасивого желтушного младенца, которого остальные пассажиры тут же называют "душкой". Роды по ходу дела принял пожилой водитель. Словом, "русские люди"...
Я уже хотел вычеркнуть Стеллинга из списка, (как такой умный и тонкий режиссер может снимать подобную дрянь и пошлятину!!!) и прекратить смотреть эту муть, но кадры, которые последовали за этим прологом остановили меня. Забегая вперед, скажу, ужасное начало оказалось фильмом внутри фильма, причем фильмом как бы снятым неким русским режиссером и показанном на одном из многочисленных маргинальных фестивалей, одно название которого говорит само за себя – Международный фестиваль фестивалей фестивалей. Стеллингу удалось-таки наступить русским на больную мозоль – невероятную местечковую пошлость и провинциальность наших киносмотров, где спесь соседствует с глупостью.
Началась камерная история про сценариста Боба, стареющего одинокого интеллектуала, который ходит в затрапезный маленький кинотеатр напротив своего дома исключительно, чтобы смотреть на молоденькую красавицу-кассиршу. Боба играет бельгиец Джин Бервутс, напоминающий чем-то самого Стеллинга. Его мастер снимал в серии забавных корокометражек про сексуально озабоченного стареющего мужика (об этих фильмах, может быть, стоит написать отдельно).
История начинает напоминать "Смерть в Венеции", разве что без висконтиевского эстетизма и гомосексуальных мотивов. Я уже приготовился страдать вместе с Бобом от невозможности этой любви. Но и здесь Стеллинг обманул меня. Влюбленному старикану чудом удается затащить красавицу к себе в дом (она поссорилась со своим дружком) и… раздается звонок. На пороге… Маковецкий (!) в ушанке (час от часу не легче) и говорит: «Это я – Душка»… Боб на том самом маргинальном кинофестивале в России познакомился, как сейчас говорят, «по приколу» с бомжеватым персонажем без роду и племени, которого назвал «душкой» - именем из пошлого фильма про роды в автобусе.
Душка просто поселяется в доме у Боба, выгнать его невозможно, он не ведает о чувстве собственного достоинства. Он кладет в чашку с кофе 12 ложек сахару, чавкает, облизывает ложку, я опять закипаю от возмущения, но… останавливаю себя, а разве наши соотечественники не ведут себя подобным образом в европейских отелях? Потом я вспоминаю, как у Стеллинга в старых фильмах показаны сами голландцы – с угловатыми грубыми лицами – чертами этакого «деревенского идиотизма» на лицах, как у Брейгеля и Босха. Боб хочет избавится от Душки, можете представить себе, как он достал! И, вместе с тем, Бобу жаль этого нелепого и трогательного проходимца. Спросите себя, вы смогли бы терпеть такое?
И вдруг, я понимаю, что кино о любви и одиночестве. И я прощаю Стеллингу все благоглупости этой картины – и пролог, и смертельно пошлые сцены с кинофестивалем (то, что я не могу простить поздним картинам Муратовой, особенно «Двум историям»).
В «Душке» есть одна сцена, которую обошли вниманием все рецензенты. Строительная машина сносит кинотеатр, в который Боб ходил любоваться юной кассиршей. «Смерть кино» - этот мотив, который давно не дает покоя большим европейским режиссерам. Еще Вендерс в «С течением времени» показал пустой кинотеатр с красноречивым названием «Белая стена». У Вендерса кинотеатр пустует, у Стеллинга его сносят.
Иван Охлобыстин пишет в «Снобе»: «…год от года полнометражное кино медленно, но верно сдвигается в нишу «костюмных, выходных утех» типа балета, оперы, театра…».
Выходит моя жизнь – это несбывшаяся «костюмная утеха»…
Community Info