Je ne me fatiguerai pas d'exprimer ma reconnaissance à monsieur François Truffaut.
...И вновь я пишу тебе. Теперь уже из до костей промерзшей Москвы, стыдливо присыпанной колючим снежком. К нам, неожиданно, со значительным опозданием, ворвалась зима и, увидев мокрую грязь повсюду, ударила крепким морозом, спрятав наспех заледенелую грязь под драной своей шалью. На дорогах неразберихи и многокилометровые пробки. Предпраздничная суета царит в головах людей, заставляющая их выходить на улицы, садиться в машины и оккупировать магазины; выплескивается наружу, порождает новую суету, массового масштаба. Толпы мыслей заколдованно маршируют по улицам, словно роящиеся змеи на звуки невидимой флейты. И ведь кто-то на ней играет, братец, кто-то да играет! Эх, мысли, мысли… Мысли, выдающие себя за людей. Мысли, считающие себя людьми.
Быть может от того люди и не понимают друг друга, что мысли мешают им выйти за собственные пределы? С течением жизни создается образ – жалкая пародия, которому люди хотят подражать, соответствовать, быть. А потом, внезапно, образ подменяет собой все остальное, будто и не было вовсе, провозглашая себя единственно существующим и исконно верным. Но сколько мук проходит каждый в отдельности, пока такая подмена еще не совершена, пока в человеке еще теплится слабый огонек живой искренности?
Многие могут сказать, что они всегда были искренни, особенно в своих заблуждениях. Не ведал, мол, что творил. Но ведь каждый чувствует внутренний протест против своего существа, каждый раз, когда делает вопреки воли его; слышит тоненький забитый голосок, пока он не стал громогласным провозвестником упущенного времени.
Гораздо проще пошить образ свой по лекалам большинства адаптированных, успешных, не обязательно образованных и, впрочем, не умных, но смышленых, прознавших смысл игры. И я, знаешь ли, не имею ничего против такого рода адаптации, покуда образ не заменяет того, кем он создан. И эта память не дает мне жить простым подражательством, самозабвенно маршируя в ряд. Она влечет меня, рисует картины ускользающего детства, когда все имело незамутненную проницаемость, чистоту просвещаемости, какой-то особенный смысл. Пейзажи бескрайнего моря, горизонтом сливающегося в нераздельном единстве с небом. И толи море – это упавшее отражение бесконечности с небес, толи небо пенится волнами не упокоенных приливов, все приходящих и опять отступающих, чтобы накатиться вновь. Это картины родного дома. Дома не имеющего адресов и зданий. Ушедшего сейчас в туман, дома.
И я не могу свернуть назад, не знающий обратной дороги. Все пути отступления отрезаны мной самим. И в тебе я вижу это, чувствую животным своим обонянием. У нас нет другого пути, как только бежать вперед без оглядки, чрез 33 несчастья и сквозь четыреста ударов, в поисках своего моря, вечно бушующего, неспокойного. Бежать, пока огонь искры еще горит, и мы не забыли себя самих в этом бесконечном беге. Потерянные мальчики в поисках утраченного дома...
Быть может от того люди и не понимают друг друга, что мысли мешают им выйти за собственные пределы? С течением жизни создается образ – жалкая пародия, которому люди хотят подражать, соответствовать, быть. А потом, внезапно, образ подменяет собой все остальное, будто и не было вовсе, провозглашая себя единственно существующим и исконно верным. Но сколько мук проходит каждый в отдельности, пока такая подмена еще не совершена, пока в человеке еще теплится слабый огонек живой искренности?
Многие могут сказать, что они всегда были искренни, особенно в своих заблуждениях. Не ведал, мол, что творил. Но ведь каждый чувствует внутренний протест против своего существа, каждый раз, когда делает вопреки воли его; слышит тоненький забитый голосок, пока он не стал громогласным провозвестником упущенного времени.
Гораздо проще пошить образ свой по лекалам большинства адаптированных, успешных, не обязательно образованных и, впрочем, не умных, но смышленых, прознавших смысл игры. И я, знаешь ли, не имею ничего против такого рода адаптации, покуда образ не заменяет того, кем он создан. И эта память не дает мне жить простым подражательством, самозабвенно маршируя в ряд. Она влечет меня, рисует картины ускользающего детства, когда все имело незамутненную проницаемость, чистоту просвещаемости, какой-то особенный смысл. Пейзажи бескрайнего моря, горизонтом сливающегося в нераздельном единстве с небом. И толи море – это упавшее отражение бесконечности с небес, толи небо пенится волнами не упокоенных приливов, все приходящих и опять отступающих, чтобы накатиться вновь. Это картины родного дома. Дома не имеющего адресов и зданий. Ушедшего сейчас в туман, дома.
И я не могу свернуть назад, не знающий обратной дороги. Все пути отступления отрезаны мной самим. И в тебе я вижу это, чувствую животным своим обонянием. У нас нет другого пути, как только бежать вперед без оглядки, чрез 33 несчастья и сквозь четыреста ударов, в поисках своего моря, вечно бушующего, неспокойного. Бежать, пока огонь искры еще горит, и мы не забыли себя самих в этом бесконечном беге. Потерянные мальчики в поисках утраченного дома...
Community Info