drugoe_kino

Апология отчаяния

 (примечания к «Антихристу» Ларса Фон Триера)

... Да, «современное искусство» — более философия, чем искусство. Это философия, выражающая господство силы и факта над ясной мыслью и поэтическим созерцанием мира. Жестокая ломка реальных форм означает порыв слепой озлобленной воли. Это месть раба, его мнимое освобождение от ига необходимости, простая отдушина. И если бы только отдушина! Существует фатальная связь между рабской формой протеста и самим угнетением. Согласно всей новейшей эстетике искусство действует гипнотически, травмируя или, наоборот, отупляя и успокаивая лишенное собственной жизни сознание. Короче, это искусство толпы, управляемой посредством внушения, способной бежать за колесницей цезаря...

Михаил Лифшиц «Почему я не модернист?», 1963 г.

 
1. Выбор отчаяния

Так далеко зашло дело в цивилизованном обществе... Кто наблюдает за тем, что происходит вокруг, то и дело замечает, что у образованных людей, большей частью у молодых, все чаще дает себя знать известное равнодушие к тому, какова доля истины в их идейных представлениях. ... Никого больше не интересует, можно ли проверить духовный материал на предмет его истинности....

Й.Хейзинга «В тени завтрашнего дня» 1935 г.

 Мир – это хаос. Жизнь – это смерть. Природа бесчеловечна. Это фразы из фильма Ларса фон Триера «Антихрист» или это надписи на школьных партах? Это уверенность или растерянность?  Это тяжёлый вывод или легковесный довод? Этот мир шаток или это – мир шуток?

Ощущение жизненной неустроенности, чувство собственной ненужности и враждебности мира, всегда питавшие исключительно подростковую философию, победно овладевает людьми среднего и старшего возраста, становясь их путеводным самочувствием. Мир принадлежит молодым и энергичным – внушает нам современное общество. Сорокалетние и старше – молчать или играть в юность! Обществу нужны неутомимые потребители, а так бездумно и весело никто не одевается, как подростки и юнцы, так поднимем их на рекламный щит бытия. Одежды всех сортов и машины любых национальностей. Лишь постучи в нашу лавку и принеси нам кусок своей отработанной жизни в виде денег. Постепенно неустанные и безоглядные поглощатели вещей взрослеют, но привычек лихой молодости и бездумности не бросают, потому что общество по-прежнему любит молодых и задорных, бездумно-энергичных, эмоционально шатких. И на таком неустойчивом стуле мы и сидим в зале кино, доверчиво пытаясь расслышать, о чём идёт речь в фильме Триера. Всматриваемся и вдруг отчётливо понимаем, что голос режиссёра и его рука дрожат подростковой дрожью, трясутся от неуверенной самоуверенности. Однако, когда подросток пишет на стене Да, смерть! – то ему это можно зачесть за первый шаг к пониманию того, что всё-таки Нет, не надо смерть! Но если 50-летний мужчина, режиссёр, начинает щеголять подобными откровениями, то зрителю становится неудобно за автора, как за своего ребёнка, который заносчиво, по-юношески обвиняет жизнь в своём собственном неумении её жить. Мы смотрим и понимаем, что всё, ребята, упустили человека: вовремя не переселились в Данию, не выучили этот непростой язык, не подружились с юным Ларсом, не вывели его сознание на хоть сколь-нибудь устойчивую почву.

И теперь лишённый опоры разуверившийся подросток (режиссёр) пишет прощальное письмо (снимает фильм), подходит к краю крыши (выходит в прокат) и признаётся: – У меня была депрессия, и я через этот фильм (через своё самоубийство) из неё выйду (мнётся на краю крыши, что-то мямлит и плачет, и никуда не шагает, слава Богу). – Подобные признания режиссёра об автотерапевтичности фильма, растиражированные в пресс-релизе, лишь добавляют автору сходства с подростком, презирающим этот мир и стоящим в презрительной позе, но так, чтобы все видели. Если же мы примем отчаяние режиссёра за чистую монету, а не за маркетинговую блесну, если мы поверим в режиссёра, как в простого человека, то тем более спросим: – Зачем надо делиться своим отчаянием с другими людьми? – А затем, что хочется, чтобы заметили и признали авторское отчаяние за выдающееся человеческое переживание. Гений безотрадности! Страдание, достойное книги Гиннеса! Медные трубы горят и гудят. Это напоминает историю про больного СПИДом, втыкавшего иголки в сидения в кинотеатре и оставлявшего записки: – Я болен СПИДом. Эта иголка заражена. Вы укололись и тоже умрёте. – Месть миру за своё отчуждённое страдание. Полнокровное отчаяние, питающееся всеми оставшимися в живых силами души и сознания. Целеустремлённое отчаяние человеческой жизни, ни к чему не приткнувшейся, не умеющей заняться ничем созидательным, живительным, надёжным, подлинным.

2. Бесстрастность отчаяния

Представьте героиню фильма живущей в реальной жизни. За те пытки, которым женщина подвергает своего мужа, за ту хладнокровность, с которой она уродует его, полагается тюремный срок. Если подобная женщина будет в реальности уличена в утончённом издевательстве над ребёнком (деформирует ему ступни, постоянно одевая ботинки не на ту ногу), то она неизбежно попадет в психиатрическую больницу и будет лишена материнских прав. Если её душевная болезнь не так сильна, и женщина будет способна осознать и ужаснуться гибелью сына, который сваливается из окна в момент её соития с мужем (она видит его шаги по подоконнику и смутно этим наслаждается), то женщина сойдёт с ума, уйдёт в монастырь. Живой человек хоть что-то сделает! Хоть как-то поступит! Юнг рассказывает подобную историю: 

... До замужества у этой женщины был знакомый, сын богатого промышленника. В него были влюблены все девушки в округе, но моя пациентка была очень привлекательной и считала, что у нее есть шанс. Он же, казалось, ею не интересовался, и она вышла замуж за другого.

Пять лет спустя к ней зашел давний приятель. Они вспоминали прошлое, когда вдруг тот сказал: «Когда ты вышла замуж, кое-кто был в шоке — этот ваш NN». С этого момента и началась ее депрессия, а спустя несколько недель это привело к несчастью.

Она купала своих детей, четырехлетнюю дочь и двухлетнего сына. Семья жила в деревне, где вода не отвечала гигиеническим стандартам: чистую родниковую воду пили, речную использовали для купания и стирки. Заметив, что дочь сосет мочалку, она не придала этому значения, сыну же разрешила выпить стакан речной воды. Естественно, она не вполне отдавала себе отчет в том, что делает, ее сознание уже было омрачено тенью надвигающейся депрессии.

Когда прошел инкубационный период, девочка заболела брюшным тифом и умерла. Она была любимицей матери. Мальчик не пострадал. В состоянии острой стадии депрессии женщина попала в клинику.

Проведя ассоциативный тест, я выяснил, что пациентка считала себя убийцей...

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления», 1961 г.

Это – понятное нам восприятие человека, как существа грешного, но страдающего, раскаивающегося или погибающего. Пациентка Юнга нам неприятна или нам её жалко, но её чувство собственной вины, собственной недочеловечности – понятно и непротиворечиво нашему пониманию человеческой сущности.

В Триеровском же варианте никакого покаяния нет: есть внутреннее зло, и есть абсолютное приятие этого зла и полное непротивление ему. Реакции женщины нереальны своей внечеловечностью, и в этом мы читаем идею режиссёра: Триер ставит миру жестокий окончательный диагноз: – Природа рожает смерть. Миром правит Сатана. Жизнь – это Хаос. – Но за этим стоит всего лишь диагноз режиссёра самому себе. Триер пытается повесить страшные пелёнки своего сознания на общую бельевую верёвку человечества, и соседи справедливо ропщут на это.

Общество оберегают от туберкулёза, изолируя на время больных людей, чтобы не заражали других. Психическому же туберкулёзу современного искусства наоборот предоставляется массовость и синхронность дыхания. Без скопления зрителей он, как любой вирус, не выживет, не станет властной болезнью общества, не превратится в родовой признак социального бытия. Триер ощущает мир как скопление упрямого зла и неистощимого ужаса. Однако, если бы это действительно было правдой, то все эти Фон Триллерские зарисовки не вызывали бы в нас такого физического отторжения, потому что они были бы нам легки. Если зло – во мне, то что мне бояться его на экране? Однако, нам неприятно смотреть кровавые кадры этого фильма, потому что в жизни мы обычно не отрезаем себе клитор, не сверлим ноги мужьям, не пытаемся перерубить человека лопатой, как это делает героиня фильма. А те, кто сверлят и рубят, вроде не являются в реальности объектами положительного общественного интереса. Хотя, – стоп! – трансляцию повешения Хуссейна нам всё-так ввернули в новости, чтобы все видели. Вот оно – зло, вот она – достойная жертва киноприцела! – наше жадное безразличие к демонстрации насилия. От ужасов же Триера хочется отмахнуться, как от подлого шаржа на наши подлинные, не телесные страдания.
 

3. Социология отчаяния
 

Сознание общества ежедневно успокаивают мыслью о том, что мир жесток сам по себе, что отпечатков наших пальцев на шее этого мира нет, что это не мы нажимаем кнопку. Нас убеждают, что мы не сознательно устраиваем наше общество таким, какое оно есть, что борьба всех со всеми – это свойство людской сущности, ведь человек – часть природы, а значит и общество развивается по законам охотника и волка, волка и зайца. Нам вбивают в рот насмешку над попыткой создания лучшего общества. – Справедливое общество? – Ха! Проходили уже! – А почему же ушли, если проходили? – Не объясняют. Почему идея прижизненного равенства людских возможностей вызывает такую пену у рта и так перекашивает наши лица? Ведь это так очевидно, что новорожденный анголец и англичанин рождаются божественно идентичными, но на выходе из материнского живота их встречают уже искорёженные неравенством отцы и народы. Нас так усиленно убеждают в логичности социального Дарвинизма, что уже и самый последний загнанный в коробку нищий понимает свою данность, как дань мировому порядку. В действительности же современное общество полностью противоречит изначальному закону: закону равенства людей перед даром жизни и ямой смерти. Но что-то менять – это значит чем-то делиться, значит не иметь возможности безграничного имения и безустального хотения. Менять – это значит чувствовать тепло соседнего локтя, значит просить меньше и отдавать больше. Но дьявол похохатывает в сердце, и мы сами смеёмся и не верим в себя, как в существ, рассчитанных Богом для жизни, а не для соперничества на Земле. Мы умываем руки, которые уже по локоть в язвах от бесчеловечных рукопожатий и битв.

Не надо быть особенно честным, чтобы заметить, что Триер отплачивает миру его же монетой. В глухом современном обществе человек задыхается от нормированности и безликости взаимных человеческих отношений. И в смысле приговора обществу – фильм Триера мог бы быть хорош, но он плох тем, что художественный приговор выдержан в стиле поступков самого преступника, в стиле насилия и мучений. Порочный круг не разомкнут, пока художник верит в преобладающую силу зла и не имеет сил, чтобы разомкнуть на себе цепь человеческих страданий.

4. Маркетинг отчаяния
 

Режиссёр раздавлен жизнью. И это – не воодушевляющая плотность и весомость бытия, а камень на сердце и шее, который несдвигаем. Триер якобы не верит в эту жизнь и поёт осанну небытию, что, конечно, выглядит комично, поскольку и съёмки и post-production и merchandising фильма – всё это вполне себе жизнь, да ещё какая! Триер удачно продаёт свою депрессию. Без неё он не нужен этому изощрившемуся миру всепроникающих продаж:
 

Get ANTICHRIST-dressed up. Cool T-shirts from the new Lars von Trier-film, Antichrist. There is only a limited amount. The t-shirt are in a nice quality from Punk Royal.

Woman and man-designs, both in black or white versions.

Size: S, M, L (there is sold out of Black men-design size L)

Price 26,90 EUR + shipment 4,00 EUR

источник: http://www.zentropa.dk/zen-salg/antichrist_Tshirt/

О как! Чёрные – уже распроданы! Ван Гог поздновато родился – сегодня он бы на бис отрезал себе ухо и рисовал свои картины из расчёта тысяча долларов за квадратный сантиметр. Военнослужащая армии США Линди Ингланд, осуждённая за пытки заключённых в Иракском Абу-Граибе, становится героиней биографической книги. Садист становится героем в этом мире, жадном до любой свежатины. Лишь бы двигалось, а уж мы – съедим. Бизнес – ничего личного!

Ларс фон Триер – счастливчик и удачливый пройдоха. Он подманивает зрителя непривычной красотой (прекрасен туманный лес, страшен лес ночной), прошивает ленту дорогими визуальными (свет, туман) и дешёвыми символическими образами (ведьмы, костры, пентаграммы), приправляет хорошими актёрами, насовывает мяска, сдабривает кровью по рецепту фильма «Хостел-2» («Пила-5»), заливает красочностью, усугубляет музыкой и выносит на киноприлавок. Лоснящиеся мухи набиваются в зал, привлечённые запахом Каннского скандала (освистали фильм!) и разнобойным жужжанием критиков. Так создаётся некое облако того, что Пикассо называл энтузиазмом:
 

... Пикассо ... ответил: «...В наше убогое время важнее всего создавать энтузиазм. Многие ли читали Гомера? Тем не менее весь мир говорит о нем. Так было создано гомеровское суеверие. И подобное суеверие вызывает драгоценное возбуждение. Энтузиазм — вот что прежде всего необходимо нам и молодежи...».

Мих. Лифшиц ПОЧЕМУ Я НЕ МОДЕРНИСТ? 1963 г.

Вместо действительной критики существующего человеческого устройства, вместо призыва к каждому – автор наоборот подсовывает рекламу нашего несовершенства. Сбрось вес тела! Сбрось вес морали! Информационный концлагерь современности бесстрастно и безоценочно вещает о жестокостях и убийствах, на самом деле приучая нас к покорности перед злом. Информационный надзиратель вливает в нас валерьянку успокоенного отношения к окружающему ужасу. Мы напуганы бытиём, нас разучивают помнить в себе людей, мы робко и боязно ждём, что нам подскажут какие мы есть. И мы потихоньку проникаемся подстроенным восприятием мира, ценя личный опыт своей жизни не дороже шороха в общем грохоте информационного водопада. Сложно не бояться, когда запугивают. Сложно под маской мировой статистики о смертельности вируса свиного гриппа разглядеть рекламную кампанию самого этого вируса. Нам продают страх, чтобы под шумок продать вакцину от него. Мир – как свинарник, и мы – как неопытные подопытные хрюшки.

Но если мы поняли этот трюк: напугай и поработи, то и бесстрастно играющего в насилие Триера мы должны разгадать как фигуру самозваного великомученика, призывающего нас к смирению перед ветхим и злым человеком, рвущимся из нас наружу бытия. Это – проповедь волка, и нам должен быть страшен отрешённый взгляд творца, рубящего человеческое мясо в доме Отца.
 

 ... Превознесение бытия превыше знания чревато еще одним следствием… Отказываясь от примата познания, мы тем самым отвергаем нормы суждения, а вместе с ними и долженствования. Ибо всякое нравственное суждение есть в конечном итоге акт познания. Только что упомянутые ... всецело принимают это следствие. Мы не оцениваем явлений культуры, говорят они, мы их только лишь констатируем. Однако там, где на первый план выходят человеческие отношения и поступки, никогда не будет довольно констатации, ибо здесь необходимы и неизбежны оценка, оценочное суждение. К. Шмитт посвящает несколько любопытных страниц ... понятию зла. ... "все истинные политические теории исходят из предпосылки, что человек зол..."... Что же это значит – "злой"? ... "злой" – это значит ни в коем случае не лишенное противоречий, а "опасное" и "динамичное" существо". Стало быть, такому существу никак не возбраняется делать уступки "своему" злу. Перед нами дефиниция зла, из которой выхолощен всякий христианский элемент и с ним всякий смысл, так что она впустую вращается на месте в порочном кругу авторского тезиса.

Й.Хейзинга «В тени завтрашнего дня» 1935 г.

Героиня «Антихриста» труслива и опасна: она забита в угол телесной похоти, она душевно разбита, но она телесно сильна и целеустремлённа. Нам предлагают вполне модный интеллектуальный тренажёр абстрактной софистики, нам говорят: – Человек одинок и погружён в мертвородящий мир. Единственным способом человека заявить о том, что он существует, является его вдохновенное служение своей телесности. Чтобы доказать, что ты – настоящий человек, ты должен явить миру аттракцион невиданной силы и жестокости. – Но чем сильнее тело героя, тем заметнее его ветхость, и мы видим, как под громкими латами силы дрожит страх личной бессмысленности и смертности. 

5. Грех отчаяния

 И всё же человек – не только мешок с мясом: есть в нём что-то более живое, чем кровь. Жизнь, как возможность существования, как включённость в бытиё – есть бессомненный дар и добро. Природы бояться – в лес не ходить. Лиса в фильме Триера ощеренной страшной мордой говорит: – Природа – это хаос! – Но в том-то и разгадка, что природа – да, бесчеловечна и хаотична, но она бесчеловечна в том смысле, что человек ещё не явлен в неё, и животный хаос рождения-смерти ещё не освящён блеском осмысленного взгляда и светом осознавшего разума. В том-то и разгадка, что человек уже более двух тысяч лет как не одинок и не брошен. Когда дьявол на сороковой день подначивал Христа набить живот камнями, превращёнными в хлеб, то Христос, мучимый голодом, мучимый своей жестокой хаотичной, бесчеловечной, казалось бы довлеющей над ним телесной природой, всё равно чётко чувствовал и знал, отвечая, что вовсе не хлебом единым жив человек. И это была не фигура речи, а – фигура жизни, фигура человека, познавшего в себе жизнь не как исключительно битву жадных метаболизмов, звериного голода и инстинктивного соития, а познавшего жизнь, как ту силу и тот дар, ради которого мы только и можем, пожалуй, иногда поесть, иногда зачать ребёнка, иногда почесать ногу, потому что через мёртвую мешковину своей материи мы уже видим в себе подлинное свечение бытия, пробивающее своим осмысляющим светом хаосную косность косых человеческих избёнок. И свет во тьме светит.

Осознав это, мы не имеем права с пониманием и завистью смотреть в лес своего дикого состояния, потому что мы, люди, бывшие волками, уже перестали ими быть, и больше никогда не сможем запамятовать разницу между ежедневным хлебом и вечным, не сумеем избежать Жизни, происходящей вне желаний нашего тела и вне краткости нашего века.

Барселона

сентябрь 2009