С одной стороны, я ошиблась и даже попала в ловушку, - казалось, вместо движения в пространстве мне предстояло прослушать час диалогов классицистской формы, декламацию философского трактата в видео-формате. Весь фильм построен на интертекстуальной игре с невизуальными жанрами – герои в кадре статично обсуждают абстрактные идеи, цитируют или просто читают тексты. С другой, это все же оказался один из тех немногих фильмов, в которых город, пространство играет, возможно, главную роль, определяя действия персонажей. Так что странное созвучие с Вендерсом, ничем не объяснимое, кроме того, что обычно называют «климатом времени», тут все же было.
 |  |  |  |
 |  |  |  |
 |  |  |  |
Раз уж я приняла фильм за road movie, то начну я, пожалуй, с оператора. Им был Нестор Альмендрос
родом из Барселоны. Его гражданская идентичность не так проста: когда ему было 9 лет, война в Испании была проиграна и его отец-республиканец, известный редактор и учитель, бежал на Кубу. После 10 лет гонений в 1948 г. туда перебралась вся семья. Вскоре Нестор поступил в университет Гаваны на факультет философии и письма, начал первые опыты любительской съемки. Нашлись средства, чтобы отправить его стажироваться - в Рим в Centro Sperimentale di Cinematografia, где работали Антониони, Висконти, де Сика, и в Нью-Йорк в знаменитый Vassar College. Когда он вернулся в Гавану – ему, казалось, было что снимать, - видимо радикальные гены отца бродили в крови 30-летнего оператора. Героем его первых документальных съемок стала революция. Но вскоре все пошло как-то не гладко, 1962-й, Куба разрывает дипломатические отношения с Соединенными штатами, то ли режим меняется, то ли понимание… Альмендрос говорил, что столкнулся с политической цензурой и… уехал. Бросил революцию и свои увлечения, уехал в Париж, снимать с Ромером и Трюффо совсем другое кино.
«Моя ночь у Мод» - фильм, который они с Ромером делают зимой 1968-69-го. В Париже еще свежи были следы баррикад, Годар начинает работу над фильмом с характерным названием «Правда»… В это время для Альмендросу и Ромеру кажется важным показать зрителю совсем другие силы - католическую контрреволюцию, движение католического обращения (la conversion вместо la revolution), они помещают в кадр вытесненную левым большинством католическую правую Францию. И даже не совсем Францию. Франция расколота событиями 1968-го, а возможно, этот раскол произошел гораздо раньше и глубже. В Париже – баррикады левых вокруг Сорбонны. На юге, в Окситании есть город Clermont, старинный университетский город, который живет совсем иной жизнью. Это область, как сказали бы сейчас, пограничья. Именно Клермон сыграет в фильме Ромера (наряду с текстом Паскаля) свою главную роль.
Любопытно, что многие планы как будто диктует камере сам ландшафт: сравнение кадров камеры Альмендроса с современной цифровой съемкой позволяет почувствовать оптику «новой волны»…
Вид на город из парка Montjuzet
Окситания в это время привлекает внимание многих интеллектуалов – Ле Руа Ладюри, сын министра-коллаборциониста из правительства Виши, глава партячейки в Ecole normale supérieure и старинный противник Пьера Бурдье садится работать над своей «Окситанской деревней». В это время на волне антиколонианизмов внутри бывших империй, Франции, Испании, Италии, Великобритании начинается очередная волна движения за автономию, разгорается, как принято говорить, местный сепаратизм и т.п. движения и симптомы, от требования права придать местному языку статус официального, культурной и административной автономии до требования самоопределения. Активизируются очередные попытки перекроить политическую карту и сформировать новые идентичности. Этому предшествует, или сопутствует подготовительная работа по «нормализации языка», причесыванию местных диалектов, «испорченных» годами дискриминации. Лингвисты разрабатывают орфографии, готовят учебники – из осколков разных диалектов создают «правописание», а во многом – новые языки, баскский, провансальский, окситанский... Разгорается шумиха. Все это сопровождается манифестациями, газетными публикациями, выступлениями организаций, на улицах и в университетах. Атмосфера в регионе от Альп до Пиренеев была накалена довольно сильно… Север и Юг, их разделял не только язык – во время войны здесь проходила граница между зоной оккупации и Виши, между зоной сопротивления и зоной сотрудничества с нацистами… Протест и Обновление – параллели с движениями 60-х напрашивались сами собой…
Идентичность Ромера – не простой вопрос, говорят, что он родом из Окситании, из Tulle, городка неподалеку от Клермона… Националистические мотивы не звучат в фильме, но Клермон – не Париж, для зрителя, читавшего в 69-м газеты этот город был вполне определенным маркером.
В любом случае, история Ромера – это история пограничья, здесь на границе двух Франций, за столом, а не на баррикадах сталкиваются люди разных убеждений. Герой, от лица которого должна быть рассказана история, чужой в этом городе, как и большинство его жителей-студентов, он «новообращенец» в университетском городе мигрантов. Он интеллектуал, но не профессор – герой Жан-Луи Трентиньяна инженер, вернувшийся во Францию из-за океана (США, Канада, Чили, - но он называет это «буржуазной средой») работать на заводе Michelin.
Клермон – это еще и центр рабочего движения – здесь расположены предприятия группы Мишле, на которых работает наш герой. Но в репрезентации Ромера эта социалистическая левая радикальная тема вполне отчетливо игнорируется. Приезжие инженеры мало общаются, снимают дома в предместье Клермона, в Saulzet или в Ceyrat (как наш герой), с видом на виноградники Chanturgue.
Сейра, виноградники Шантюрг
Они ценят местное вино, но живут уединенно, не водят знакомств со «старыми местными семействами» Клермона, «старыми католическими и масонскими семьями», считают их «провинциалами» и не слишком уютно чувствуют себя в местной среде. «Дело не в городе, дело в людях», - признаются герои.
Их Клермон – город интеллектуалов, рассуждающих не столько о Марксе, сколько о Боге. Усталых от Маркса, возвращающихся к истокам. Герои предпочитают говорить о Семье и Религии, а не о Государстве и Идеологии, о Целомудрии и Грехе, не о Свободе и Эксплуатации. Они говорят о политике в отношениях мужчины и женщины, а не рабочего и предпринимателя. О людях, а не о классах. Героям близка гипотеза, что социальная жизнь и политическая борьба лишены смысла. Эта гипотеза кажется им более правдоподобной и более вероятной, но она лишает смысла историю и человека лишает смысла жизни. Они готовы оправдать революцию лишь одним – она дала надежду, шанс, от которого нельзя было отказаться, «если ты веришь хотя бы самую малость» - шанс на то, что смысл все же есть, на спасение… Больше они не хотят об этом говорить – спасение в современной Франции ассоциируется только с Божьей Благодатью и Предопределением, Случаем и Удачей… Горький, Ленин или Маяковский – все это в прошлом. Сегодня скрипач из советской России Леонид Коган в клермонской опере играет Моцарта, такую консервативную и буржуазную музыку…
 |  |  |  |  |
Муниципальная опера Клермона, Place of Jaude, центральная площадь города
Совсем недавно Второй Ватиканский собор отменил «желательность мессы на латинском языке», - Ромер показывает сцены богослужения на французском и церковь, наполненную молодыми людьми, интеллектуалами, студентами, вчерашними марксистами. Вместо партячейки они за кампанию отправляются в храм и вдруг вспоминают, как в детстве были певчими, бывшие атеисты в общем движении готовы проявить себя пуританами. Священник на мессе говорит о «радости обновления». Вместе они наполняют древнюю клермонскую церковь Notre-Dame du Port, построенную здесь еще во времена катаров.
 |  |  |
 |  |  |
Базилика Notre-Dame du Port
«Паскаль сегодня необыкновенно современен», - заявляет марксист, член компартии, профессор философии в Университете Клермона. Если Париж читает Маркса, - Клермон живет Паскалем, его издания есть в каждом магазине и в каждом доме – от студенческого городка до респектабельной квартиры врача-буржуа. И это не случайные издания.
 |  |
В кадре видно - текст подготовлен Жаком Шевалье (Chevalier), этот католический профессор, был госсекретарем по проблемам народного образования и молодежи, а затем и по проблемам семьи и здравоохранения в правительстве Виши (1940-1942). После войны Шевалье был заключен в тюрьму, предан суду и приговорен к смерти за сотрудничество с профашистским режимом, затем приговор ему смягчили, но его блестящая до войны карьера оборвалась. Риторика, что дарованная человеку семья является высшей формой любви, благодаря Шевалье долгое время ассоциировались с вишистской пропагандой и даже фашизмом. Ромер предпринимает амбициозную попытку реабилитации этой скомпрометированной идеологии. Или по крайней мере признания права на ее репрезентацию.
Вместе с Шевалье над текстом Паскаля работал Жан Гиттан (Guitton), формально во время войны он находился в плену, но тоже сумел запятнать себя сотрудничеством с режимом Петена – он посвятил маршалу свою работу «Fondements de la communauté française» и из лагеря приветствовал «обновление Франции». Для него и для многих французов вишистский юг – это не совсем нацизм.
Показателем служит история жизни другого помещенного Эриком Ромером в кадр автора - Леона Бруншвига (Brunschvicg). Нацисты изгнали его из Сорбонны и он нашел прибежище на юге. Здесь, помимо прочего, он живет и работой над текстами Паскаля, но события оккупации становятся границей обновления его представлений о философии. Эта публика – Шевалье, Гиттан, Бруншвиг – жители ментального пограничья в среде интеллектуалов. Война вызывает у них разочарование в материалистических убеждениях и приводит к идеализму.
После 1968-го снова кажется важным не то, какие поступки числятся за человеком, а то, насколько чисты были при этом его «помыслы». Насколько он раскаялся, насколько преисполнен воле к благу. Вера в благодать и спасение, воля жить вместе и поддерживать друг друга объединяет людей, а не отдельные добрые дела. «Нет беды страшнее, нежели гражданская смута. Кто захочет всех наградить по заслугам, тот неизбежно ее развяжет», - писал Паскаль.
Любовная фабула фильма, о которой принято говорить, только иллюстрирует эту идею.
Герою (Жан-Луи Trintignant) представляется случай выбирать из двух женщин. С обеими он знакомится случайно, обе ему симпатичны и с обеими это взаимно. Героини – «женщина с прошлым» (Мод, ее играет роскошная каталонка Франсуаз Fabian) и «девушка-прихожанка» (Франсуаза, ее играет Мари-Кристин Barrault). С одной его сводит профессор-марксист (Видаль, его играет знаменитый «воинствующий коммунист» Антуан Vitez), с другой – путь в церковь. Мод разведена и по вечерам принимает у себя мужчин; Франсуаза выглядит совсем юной и скромной. Первая занимается любовью «от безысходности»; вторая молит ниспослать благодать, «залог наших ожиданий». С обеими ему хорошо, обеих, кажется, он «знает целую вечность», словно они «созданы друг для друга», обеим он предлагает быть вместе…
«Наша жизнь - нескончаемая иллюзия, ибо мы только и делаем, что лжем и льстим друг другу. В глаза нам говорят совсем не то, что за глаза. Людские отношения зиждутся на взаимном обмане», - писал Паскаль.
Развитие сюжета превращает черно-белое изображение в мир полутонов: Мод сожалеет о своем неудачном браке и случайной связи, о том, что ей не везет в жизни, судьба забирает от нее мужчин. Муж завел любовницу, любимый человек глупо погиб в автокатастрофе, Видаль на самом деле несчастно влюблен и пытается разлюбить ее, уронив в собственных глазах… Из благоразумия и безверия она боится связывать себя браком со случайным человеком, пусть им и хорошо вместе, боится «поверить и поглупеть»… «Как же неразумны, как глубоко несправедливы люди, если их возмущает требование быть с одним-единственным человеком такими, какими по всей справедливости они должны быть со всеми людьми!».
Скромная девушка Франсуаз из церкви, со страхом признается, что она была любовницей женатого мужчины – того самого мужа вольнодумной Мод, и весь Клермон знает об этом… Но герой понимает – она боится потерять его. «Если я перестану любить ее, я буду презирать себя», - из самолюбия и одновременно из любви к ней, он успокаивает ее тем, что они равны в своих прежних прегрешениях, исчислять которые нет смысла, ведь они оба сделали свой глобальный выбор.
Выбор, на который оказалась не способна Мод, – остаться вместе. Мод принимает решение уехать и остается несчастна.
 |  |
 |  |
Спасение даруется не по сумме прошлых прегрешений и добрых дел. В этом отношении герои равны. Паскаль и вслед за ним янсенисты сказали бы, что конец фильма случаен: «человеческая природа порочна, свободы воли не существует, спасение человека зависит не от дел его, а от искупляющей силы божественной благодати, спасутся только те, которые предопределены к спасению».
Герой фильма Ромера рассуждает иначе: грех, отвлекающий от Бога, – вдаваться в абстракции, вроде математики или морализаторства. Общение с живыми людьми не может быть греховно: «религия многое добавляет к любви, но и любовь обогащает религию», в человеке «физическое и моральное нерасторжимо». Католику Жан-Луи идея возможности взвешивать, исчислять греховность, колебаться и постоянно делать выбор кажется сродни торгу с совестью и судьбой, лотерее. Это логика предрассудков и легкомыслия – «отвратительная привычка видеть мир только со своей колокольни» – ею страдает и сам Жан-Луи. Так например, он боится за свою респектабельность, отказываясь остаться на ночь у одинокой женщины, - не задумавшись о том, что ей может быть нужна не постель, а помощь.
«Христианская жизнь – это не мораль, это просто жизнь», говорит священник на мессе. Человек должен верить, и тогда «жизненные трудности, трудности бытия, взаимоотношений, свои страсти, слабости и немощи» будут направлять его к святости, а не греху. Только тогда, ему по настоящему «повезет». «Нужна чистота помыслов», вера, а не исчисление степени греховности.
В конце, как и положено, счастливые герои бегут, взявшись за руки, на встречу восходящему солнцу… ну или заходящему :-)
 |
Вот так. Ромер назвал это «Рассказ третий цикла «Нравоучительные истории» - тогда было модно снимать циклы, альманахи, видео-сборники в духе средневековой книжной культуры…
Community Info