«Караваджо» – это, понятно, фильм о художнике. Фильмов о живописцах я смотрел в жизни не так уж много. Вспоминается разве что «Андрей Рублев». Что ж, любую вещь удобно рассматривать по отношению к другой вещи. Караваджо – это хорошо. Но! Караваджо – это не Рублев. Рублев – духовный, символический. Он упражнялся в исихазме и духовную реальность в своих иконах запечатлевал. Караваджо, напротив, сплошь плотский, весь в страстях – между ренессансом и барокко. Разминулась наша с итальянцами живопись на определенном витке, в разную сторону развивали мы византийское наследие. У итальянцев дух снизошел в плоть, материя пропиталась формой, и красота чувственного мира оказалась одухотворенной. Католик вглядывается в природу и видит там Бога – все аристотелевские дела. А вот у нас – платонизм. У нас – идеи, чистые и прекрасные, витают в стороне от земли, чураются ее и презирают. У нас – исихазм, Мармеладов и коммунизм. Чем прекраснее внутри, тем гаже и мерзотнее внизу – одуревшая от одиночества материя бесится и порождает монстров, вроде российской государственности.
В этом контексте вспоминается именно фильм «Андрей Рублев», снятый Тарковским. Там, если не изменяет память, слишком много плоти: девки голые, брутальные деревенские оргии, кровавые пытки, и, главное – эта глана-глина-глина в финале. Материал. Настоящая апология материала, качества. Мальчик нашел именно то качество глины, которое нужно. Сколько грязи надо перекопать, чтобы идея вещи смогла присутствовать в материи, как зверски надо измазаться! Не тем ли занимается Караваджо? Погружение в плоть: кровь, пот и слезы. Джармен, опять же, много внимания уделяет материалу, технике, мастерству. Краски готовятся, что-то там перетирется, замачивается, художник водит кистью по холсту – крупный план, никакой красоты, только волокна и мускульные усилия. Опять же юродивый, немой подмастерье. Аналогий можно привести много. Собственно, художник здесь, утрируя, доводя до предела мотивы языческой чувственности как будто подходит к некоей черте, за которой начинается духовная реальность. Здесь на стыке мирского и горнего рождается трагедия. А вот Рублев, продвигаясь к той же точке с другой стороны, находит совершенные формы своих икон как восхитительные сосуды откровений, приходит к настоящей полноте реальности, которая в русском сознании фатально разъята. Короче, восток на западе и запад на востоке. Причем не тупое сознательное заимствование, а результат глубоко личного мистического поиска.
Если уж не заниматься высокими материями, то можно отметить хотя бы тот факт, что Тарковский, как русский интеллигент, наделяет своего героя типично интеллигентским сознанием (здесь я согласен с Солженицыным). Что ж, Джармен, типичный западный интеллектуал, сражающийся за права сексуальных меньшинств (на их месте могли бы быть рабочие-женщины-иммигранты и т.д.), со всеми своими фобиями и маниями тоже наполную вкладывается в своего героя.
Вот, такие я проследил взаимосвязи.
Community Info