Пианистка / La Pianiste

Буржуазные журналы в один голос назвали «Пианистку» самым «провокационным фильмом года», в котором Эрика — ужасна и отвратительна. Критики достали одноименный роман Эльфриды Елинек и выкопали оттуда, что Эрика представляет собой некий «холодильник» для лучшего сохранения искусства. Она не может впустить в себя ничего иного, кроме музыки. Поэтому она и не может адекватно ответить на юношеское (юношеское?!?) любовное чувство, и не способна «впустить» в себя мужчину кроме как с помощью прямого насилия. Беспомощность критики доказывает лишь одно: в Европе не разучились снимать хорошее кино.

О чем этот фильм? Читаем рецензию "Пианистка / La Pianiste"

Пианистка / La Pianiste

«Первоначальное различие между носильщиком и философом менее значительно, чем между дворняжкой и борзой. Пропасть между ними вырыта разделением труда»

(Карл Маркс.«Нищета философии», 1847)

«Ты должна быть первой. Всегда надо быть первой», — талдычит мать-истеричка (Анни Жирардо) своей дочери Эрике (Изабель Юппер). И это после пристрастного и визгливого допроса: почему так поздно? где была? куда ходила?

Эрика же не ребенок. Ей около сорока. Она и так уже первая в своем роде — профессор венской консерватории, блестящий пианист, тонкий ценитель и виртуозный исполнитель Шуберта.

Только душа Эрики искалечена. После работы она как сомнамбула идет в специальный магазин, запирается в кабинке и смотрит порнографию, предварительно выкопав из корзины салфетку со спермой предыдущего посетителя. Или бродит вечером в надежде набрести на парочку, занимающуюся любовью в автомобиле («А ну пошла отсюда, сука!»). Или покупает наряды, которые никогда не оденет.

Но в отличие от странной истории с Джекилом/Хайдом, нам совершенно ясно, что искалечило Эрику. Конечно, музыка. Великая музыка Шумана, Бетховена, Баха. Сама по себе музыка является просто музыкой. Но в нашей системе она сделала Эрику всего лишь живым придатком к роялю и к партитуре Шуберта. Из-за нее, у Эрики нет, и не было мужской любви; большая часть жизни прошла мимо нее, оставив ей суррогаты и отравленное подсознание.

Она так и осталась маленькой девочкой во всем, за исключением своей профессии. Чтобы человеку из низших классов стать кем-то в этом мире, надо целенаправленно пожертвовать своей человеческой сущностью, стать недочеловеком. Хотя Эрика и не принадлежит к рабочему классу, она, по версии Ханеке, испытывает тотальное отчуждение ещё более остро, чем уборщицы, мотальщицы, сборщицы и продавщицы — о которых мало кто говорит, и на которых всем наплевать.

Но вот в её жизнь вторгается Вальтер (Бенуа Мажимель). Плененный её игрой на домашнем концерте, он, кажется, полюбил её. Во всяком случае, он так говорит. Будучи сам талантливым исполнителем он выдерживает экзамен в консерваторию, чтобы быть ближе к ней.

Пусть это и не заметно на первый взгляд, но, Вальтер — из другого, из высшего класса.

Он племянник той дамы, что устраивала домашний концерт (роскошная венская квартира с коллекцией раритетных инструментов и несколькими горничными). Да и как простой специалист по слабым токам может вдруг все бросить и начать занятия в консерватории? Или средь бела дня пойти играть в хоккей?

Эрика чувствует, что музыка для Вальтера — лишь отдохновение для души. Перефразируя классика можно сказать, что Вальтер занимается музыкой (как собственно и хоккеем, и наукой) с той же необходимостью, с какой шелковичный червь производит шелк. Это действенное проявление его натуры. В отличие от него, для Эрики музыка — это работа, жизнь и необходимость в прямом смысле слова. «Ты должна давать больше частных уроков, — проедает ей плешь мать, — иначе мы не сможем купить квартиру. Дура! Ну, зачем ты купила это платье за 10000 шиллингов?». И для Эрики становится все более ясным, что по этой самой причине Вальтер живет, а она — лишь существует.

А ведь Эрика сама имеет частных учеников и свой класс в консерватории. И она относится к своим ученикам также, как относились к ней её учителя и её мать: требования работать на износ; разрабатывать одну руку, другую; не думать ни о чем кроме музыки; затраченное время не имеет значения (да ничто не имеет значения!) — главное результат. В какой-то момент осознание того, что она плодит подобных себе, заставляет Эрику насыпать в карман пальто своей лучшей ученицы битое стекло.

А в мире Вальтера все просто. Он манерно поцелует руку, скажет слова любви и чтобы ничего не боялась, потом поцелует в шею, утащит в кафе или ресторан, а на уик-энд отвезет куда-нибудь за город где они будут одни. Интим, как говорится, включен. Будет включен и неизбежный как смерть диалог: «Любовные раны не смертельны, правда?» — «Да» — «У тебя все нормально?» — «Да» — «Ну, тогда, пока». Что ж тут удивительного, мужчинам нужен секс.

Но женщинам тоже нужен секс, и Эрика — у которой появился реальный шанс — на свою беду верит Вальтеру. А поверив, с бесстрашием праведника открывает ему и свою исковерканную душу и… коробку с приспособлениями для садомазохизма.

Вальтер шокирован. Если бы он любил Эрику он, безусловно, без труда распутал этот клубок. Кому же ещё, как не таким как Вальтер — обеспеченным и имеющим море свободного времени — быть образованными, чуткими и все понимающими? Но нет, такие усилия не для него. Он привык к накатанным схемам. Он привык получать все, что запланировал.

В конце концов, он избивает, а затем и насилует Эрику, не забыв намекнуть перед уходом о целесообразности молчания. Проблема голодных, не понимаемых сытыми, переносится на несколько иной уровень, но с прежним алгоритмом решения.

Реакция Эрики доказывает, что никакая она не садомазохистка; все её перверсии были порождены разумом в сумерках безнадежного личного тупика. А будь она ей, что бы это поменяло? Извращенцем, чудовищным ублюдком, все равно оказывается не она, а «нормальный» Вальтер.

Буржуазные журналы в один голос назвали «Пианистку» самым «провокационным фильмом года», в котором Эрика — ужасна и отвратительна. Критики достали одноименный роман Эльфриды Елинек и выкопали оттуда, что Эрика представляет собой некий «холодильник» для лучшего сохранения искусства. Она не может впустить в себя ничего иного, кроме музыки. Поэтому она и не может адекватно ответить на юношеское (юношеское?!?) любовное чувство, и не способна «впустить» в себя мужчину кроме как с помощью прямого насилия. Беспомощность критики доказывает лишь одно: в Европе не разучились снимать хорошее кино.

В мучительном финале чувствуется добротная театральная школа Ханеке. Эрика в костюме для выступлений, более похожая на русскую большевичку или суфражистку, ожидает Вальтера в фойе концертного зала. По инерции, она ещё верит в чудо. Но Вальтер, смеясь («Профессор, мне так хочется услышать Ваше чудесное исполнение!») бежит в зал вместе с такими же беззаботными шалопаями, как и он сам. Разве достанешь этого самовлюбленного павиана из высших классов кухонным ножом, спрятанным на всякий случай в сумочке?

И Эрика бьет этим ножом себе в грудь, чтобы притупить душевную боль. Также как ранее, в ванной, резала себе интимные места, чтобы болью заглушить безумство гормонов. А затем просто уходит в ночь.

Не плохое решение, профессор. Если нет счастья — к черту Шуберта!