Алексей Балабанов - мастер переодеваний. Сняв два авторских фильма на заре своей карьеры - "Счастливые дни" по Беккету и "Замок" по Кафке, следующими своими работами режиссер начал мистифицировать публику. Балабанов надевает платье жанрового кино - будь-то боевик ("Брат"), компьютерная игралка-комикс ("Брат-2"), арт-хаус ("Про уродов и людей"), черный юмор ("Жмурки"), мелодрама ("Мне не больно")... Под перекрестным взглядом зрителя тело произведения перестает быть прозрачно-обнаженным, а вытесняется из строчек текста в междустрочие интерпретаций, прячась в платье, сотканное из жанрового клубка. По сути, это стратегия расширяет свободу высказывания. В замкнутом пространстве жанровой оболочки мысль более свободна, чем на открытом коммуникативном поле. Многие попадаются на удочку и считывают только верхний слой, что, как правило, приносит коммерческие дивиденды. Нутряное же работает на репутацию - там глохнут любые упреки, увязнув в липком маскараде интерпретаций.
Не знаю, кто первым обозвал фильм "Груз 200" - трэшем (с таким же успехом еще пару лет назад его бы обозвали модным тогда словом - постмодернизм), но это оказало фильму определенную услугу - под таким соусом довольно спорные с моральной точки зрения сцены - изнасилование девственницы бутылкой, расстрел заключенного (сгусток крови на стене тюремного коридора), разлагающиеся тела и прочее принимаются общественной цензурой, как всего лишь дань жанру. В этом плане прокатный эффект фильма очень напоминает эффект от показа фильма "Маленькая Вера" (1988), реж. Василия Пичула. Якобы, впервые показанная на советском экране обнаженка и реакция прессы обеспечили этому неплохому, в общем-то, фильму место в истории кино. Да и в плане пафоса "парада умирающих генсеков" "Груз 200" напоминает "Маленькую Веру". С той лишь разницей, что тогда подковерная грязь не называлась модным сейчас словом - трэш, а называлось модным тогда словом - чернуха. Ну и главное - точно так же медийный ажиотаж развернулся на пустом месте - обнаженка в "Маленькой Вере" не являлась чем-то новым для советского кино, так же, как и "грязные" сцены в новом балабановском фильме не являются чем-то из ряда вон выходящим, ни в контексте трэшевого, ни в контексте авторского кино.
С гардеробом режиссера мы более-менее разобрались - вроде не совсем трэш - слишком качественный и продуманный фильм. Например, виртуозно снятые проезды на машинах на фоне индустриальных пейзажей, где каждому герою присвоена своя музыкальная тема из репертуара советских ВИА - "На маленьком плоту", "В краю магнолий"... Однако, некоторые элементы трэша все же присутствуют и бог с ними.
Что же все-таки находится под платьем Алексея Балабанова? Рассмотрим сюжетное пространство фильма. В фильме всего два персонажа-человека: завкафедрой научного атеизма ЛГУ Артем (Леонид Громов, голос Сергея Маковецкого) и его брат - начальник провинциального военкомата - Михаил (Юрий Степанов). Остальные герои - это изнанка человека - нутряное, сокровенное. Рецидивист Алексей (Алексей Серебряков), его жена Антонина (Наталья Акимова), человек земли - вьетнамец Сунька (Михаил Скрябин) и главный герой, начальник отделения милиции, маньяк Журов (Алексей Полуян).
Действие происходит в 1984-м году, перед самым началом конца, когда дождь еще не начался, но все уже нанюхались озона и ходят с заряженными зонтиками наперевес. Разбираться с событиями двадцатитрехлетней давности неактуально, тем более что "Груз-200" - не социальная драма, а метафизический реализм - неразбавленная экранизация мироощущения Юрия Мамлеева - люди живут по своим внутренним законам на задворках социума в сумерках рационалистического сознания. Отсюда, ощущение нереальности происходящего - череповецкие индустриальные пейзажи - сон разума, обнажающий единственное реальное в нашей жизни - ужас перед зияющим провалом и полной смысловой невесомостью.
Кульминационных момента фильма два. Первый - диалог между рецидивистом Алексеем и профессором Артемом. У Артема в лесу заглохла машина, и он постучался в ближайший дом на огонек. Его встретил хозяин - Алексей. Их диалог о вере - диалог двух беспомощных слепых котят - из которых один уже заглянул в ужасную пропасть и от страха хватается за соломинку - веру, а другому, профессору, это все еще предстоит. Балабанов строит свой мир в мамлеевских точках отсчета, но в отличие от мамлеевской, балабановская модель мира сильно упрощена - онтологический ужас приводит к тривиальной дилемме - Бог-есть/Бога-нет, вместо мамлеевского отказа от принятия навязанной нам существующей реальности вообще.
Казалось бы, Балабанов достиг той точки накала, когда может позволить себе сокровенный метафизический вопрос и признание отсутствия на него ответа. Чего стоит хотя бы второй кульминационный момент фильма. У кровати сидит одержимый милиционер и читает голой, пьяной, заходящейся в истерике девушке письма ее мертвого жениха из Афгана. Голая девушка лежит прикованная наручниками к спинке кровати. Рядом лежит разлагающийся труп того самого жениха, а поверх поперек - труп алкоголика (Александр Баширов), которого маньяк-импотент заставил изнасиловать девушку, а затем застрелил. В комнате - огромное количество мух. Окна закрыты. Трупный запах физически стоит в кадре. На кухне опустившаяся деградировавшая алкоголичка-мать невозмутимо смотрит телевизор.
Визуально Балабанов смог преодолеть сопротивление материала. Даже мухи (ироничная рожица бекмамбетовскому сумраку из круглосуточного дозора) говорят о потусторонности происходящего. Это не жизнь, это не смерть, это нечто третье, то, что за пределами нашего осознания реальности. Эстетически Балабанов преодолел, а вот философски не переосмыслил. Вместо выхода за пределы он подсовывает нам довольно тривиальный двойной финал - нравственное перерождение главного ленинградского атеиста, пришедшего в церковь креститься и ставшую уже банальной шуткой - традиционную песню Виктора Цоя в финале.
Community Info