ИНТЕРВЕНЦИЯ

– картину положили на полку, аж на двадцать лет, так что Высоцкий, исполнивший главную роль, при жизни выхода ее на экран так и не увидел.

Наверняка это было шоком для коллектива.

Они скорбели.

Они писали письма.

За них заступался сам Славин, хотя его от фильма и скривило почему-то.

Не помогло.

Вот и фильм отличный, а не помогло. Очевидно, интриги. А может, политическая подоплека.

Не хочу доискиваться  до мотивов, побудивших тогдашнее киношное руководство зарезать фильм, замечу только, что зацепок для такого решения в самом фильме было хоть отбавляй (равно как и в пьесе, которую начальство, в отличие от публики, никогда не жаловало).

Чего, например, стоит один только монолог главного героя, когда он с запредельной прямо-таки наглостью подбивает к бунту французских солдат: «Вот офицер! Вглядитесь в него: цыплячья шея, под белоснежным мундиром грязное тело, мыслишки о женщинах. Он ест, когда голоден и чешется, когда его зудит. Он закончит свою жалкую жизнь, и его воткнут в землю, как всех. А вы почему-то делаете из него высшее существо, служите ему, как собаки или затворы от винтовок»…

Конечно, на Мишеля Воронова сетовать особенно не приходится – он по ходу фильма часто бьется головой о низко висящие люстры – так что ничего удивительного в том, что парень начинает заговариваться, нету: «Он (офицер то бишь!) стравливает нас и вас (!), а сам извлекает из этой братоубийственной свалки деньги, чины, ордена (!)»…

Короче, это просто праздник, дорогая редакция! Ну как такое можно выпускать на экраны? – Революция, это шарман, но и в государстве победивших Мишелей есть солдаты и офицеры, причем первые обязаны беспрекословно выполнять приказы последних. А последние тоже чешутся,  когда их зудит, тоже думают о бабах, и высшими существами, конечно, ни в коей мере не являются. В общем, послушаешь такой вот радикально-анархистский бред, и черт знает до чего можно додуматься. Тут уж впору говорить о государственной безопасности, ей-Богу)

Да впрочем, государственной безопасностью пущай комитет занимается, а мы пока еще немного пройдемся по главному герою.

Герой этот, воля ваша, какой-то мизантроп.

Он не любит людей.

Узрев хихикающуюся парочку, которая обжимается в гримерке, он так смачно произносит «Скоты!», что становится положительно страшно за будущее планеты.

Ну а солдатская фраза о том, что «у счастливчиков любовь кончается триппером»! Этж вообще ни в какие ворота! Какой триппер в совейском кине!? Вы, товарищи, вообще… не понимаете, какие кина нужны для воспитания зрителя! Да картину можно было слить только за триппер! И за бубу касторского тоже можно! Потому как противно, «когда плохо поют»!

Впрочем, не бум вживаться в шкуру советских цензоров. Докопаться, как известно, можно и до столба – было бы желание.

Если смотреть это кино только как кино, то, конечно, следует сразу признать: мы имеем дело с шедевром.

Великолепная сценография, актерская самоотдача (Высоцкий, например, совершенно безбашенно скачет по головам и бьется с врагами, как берсерк:), тонкий юмор, за которым – прекрасное знание человеческой природы, разобранные на цитаты фразы героев («Я смеюсь с вас, мадам», «Это что-то особенного»), одесский колорит, сленг чуть ли не падонкафский, театральность в лучшем смысле, как средство достижения максимального воздействия на аудиторию – все это выше всяких похвал.

А сольные партии!?

Скажем, Филька в исполнении Ефима Копеляна.

«Ты погибнешь, как свыньня! Со своим ненормальным Бродским и со всей его ёперой»! – Вкусно ж, а)?

«Революция тебя обмишулила, контрреволюция тебя обмишулила, родная мать тебя обмишулила, один я тебя не обмишулил»!

А Золотухин в роли маленького драматического паскудника Женечки Ксидиаса? – Да это, бесспорно, его лучшая роль в кино! «Соломон, дай мне смерть легкую, как поцелуй сестры»! «Я не пойду грабить маму»! Это же настоящее Бугага!

Ей-ей, на фоне этих сочных персонажей (от Фильки и аптекаря до карточных мастей Юрского) правильный герой Высоцкого кажется каким-то пресным, каким-то однозначным, что ли, как, блин, столб фонарный.

И тем не менее сцена его гибели трогает.

Она вносит в пространство картины высокую драматическую ноту, ноту настоящего трагизма.

Финальные сцены с Высоцким (от песни «Деревянные костюмы» до эпизода, когда он лежит расстрелянный в центре огромного круга-мишени) переводят повествование в другую плоскость, фарс превращается в революционный эпос, который производит неизгладимое впечатление. Бродящая по улицам опустевшего города Санька как бы символизирует эту метаморфозу: нелепая и страшненькая до этого, теперь она кажется даже красивой.

Наверное, именно в гармоничном сочетании несочетаемого и заключается гениальность.

Сделать так, чтобы зритель, искренне смеявшийся пять минут назад, так же искренне зарыдал, может только большой мастер.

И «Интервенция», несомненно – мастерское произведение.

P.S. Хотя! – хотя, конечно, современному зрителю не стоит забывать о собственно исторической подоплеке.

Смотреть это кино только как кино можно, не обольщаясь относительно достоверности преподносимых Львом Исаевичем событий, не обольщаясь также на счет героев, всех этих безупречных борцов за светлое будущее. Потому как Жанна Барбье (по жизни Лябурб) похожа на икону только в кино, а по жизни эта интимная подружка Ленина и Арманд, которая поперлась в чужую страну заваривать бучу, наверняка вполне заслуживала пули, как, собственно, и портняжка Смирнов (Ласточкин), послуживший прототипом героя Высоцкого.